Анна Каретникова: «Наблюдатели уходят, остается насилие»

Судебный иск к Общественной палате РФ готовят правозащитники, которые не попали в новый состав общественных наблюдательных комиссий в местах принудительного содержания (ОНК). По их мнению, в ОНК не прошли именно те, кто наиболее эффективно боролся с нарушениями прав заключенных. Многие региональные комиссии теперь состоят из отставных тюремщиков, силовиков и военнослужащих, которые, с точки зрения правозащитников, склонны скорее защищать администрации колоний и СИЗО от общественного контроля, нежели заключенных — от произвола. На этом фоне одна из наиболее активных бывших членов московской ОНК, правозащитница Анна Каретникова получила должность в Федеральной службе исполнения наказаний (ФСИН). В интервью «Новой газете» Каретникова рассказала о своем новом назначении, состоянии пенитенциарной системы в России и о возможных поправках в законодательство об общественном контроле мест лишения свободы.— Что вы будете делать в московском управлении ФСИН, вы же правозащитник. — Я предполагаю, что это будет продолжение моей работы по защите прав и законных интересов заключенных, тех, кто сидит в московских следственных изоляторах.— Как сотрудник системы, вы будете иметь больше ограничений или все-таки преимуществ? — Работа будет более закрытая. Даже если я буду вольнонаемным сотрудником уголовно-исполнительной инспекции, на меня и в области секретности (иногда довольно бессмысленной), и в других каких-то отношениях будут наложены дополнительные ограничения. Как я понимаю, эта должность есть в штате главка Федеральной службы исполнения наказаний, и называется она, конечно, не так красиво, как мне преподнесли, — «советник по правам заключенных». Она называется «ведущий специалист по отношениям с общественными организациями». Все будет зависеть от того, как будут прописаны мои должностные обязанности. Я просила оставить мне те же, какие я выполняла, будучи членом ОНК, — сбор обращений арестованных, осужденных и их родственников, организацию им медицинской помощи, другие формы защиты их прав… Пока что мне велено собрать сто миллиардов документов про всех своих родственников.— Вы первый правозащитник, которого ФСИН принимает на работу? Или есть еще примеры, может быть, в других регионах? — Не могу сказать, что такие примеры мне известны.— Но вы связываете это предложение с тем, что чиновники осознают необходимость перемен, или это попытка заставить вас быть потише? Вы же очень активно писали о своих визитах в СИЗО, распространяли информацию о нарушениях. — Я бы очень хотела верить в первое: что на уровне главка и на уровне Москвы кто-то в системе понимает, что нужна гуманизация системы. Не могу сказать, что я испытываю безудержный оптимизм. Мне просто очень хочется верить в то, что здесь наши интересы в какой-то степени, хотя бы небольшой, но совпадают.— Недавно завершился очередной набор в ОНК, и их заполонили бывшие силовики и те, кто с силовиками связан. Как вы оцениваете нынешний состав комиссий? — Ситуация очень плохая. Общественный контроль разгромлен на всем пространстве Российской Федерации. И это одна из причин, по которой я оттуда ухожу, — я вообще-то тоже не прошла в ОНК Московской области (куда пыталась войти после истечения трех сроков в столичной комиссии, — М.А.). Всех действующих правозащитников вышибли из четвертого состава ОНК.— Там сейчас абсолютное засилье управляемых людей или всё же есть, на кого надеяться? — В московскую ОНК вошло очень маленькое количество людей, которые собираются работать, как мне представляется. Вошло большое количество номинальных фигур, и — я очень этого опасаюсь — вошли люди, которые преследуют коммерческий интерес, что мне особенно отвратительно.— А когда начался процесс превращения ОНК в «боевое братство»? — Какое-то количество тех, кто должен был в итоге свернуть общественный контроль в местах лишения свободы, находилось в ОНК с самого начала (комиссии образованы на основании Федерального закона № 76 от 10 июня 2008 года. — Ред.). Теперь эти люди фактически завершили то, что было начато 8 лет назад. И тогда уже было понятно, что ОНК — довольно вредное для системы явление. То есть это я считаю, что оно полезное, а система считает иначе. Потому что всегда есть два пути: первый — признать недостатки и их исправить, второй — ничего никогда не признавать и отчитываться, что всё хорошо. Сейчас предпочтение отдано второму пути.— Недавно в Общественной палате обсуждали проект изменений в законодательство об общественном контроле: предлагается, в частности, финансировать ОНК за госсчет и давать им гранты. — Эта корректировка обсуждается в каком-то странном ракурсе, мне непонятном (так же, как и Елене Масюк, которая там выступала по этому поводу). Вместо обсуждения ошибки с новым набором в ОНК, установлением численных квот и невключением в состав комиссий активнейших наблюдателей — обсуждаются какие-то совершенно другие вещи, при этом делается вид, будто это вещи значимые. Вот этого я не могу понять. Почему-то вдруг поднимается вопрос о государственном финансировании общественного контроля. И это происходит ровно в то время, когда комиссии очень сильно обновлены. Кроме того, оставлены свободные места для донабора людей, и возникает вопрос: те ли это люди, которые работали раньше и никаких денег не получали, или же это новые люди, которые придут как раз на эти денежки? Тут тоже у меня прогнозы невеселые. И так есть недобросовестные люди, которые пытались коммерциализировать общественный контроль. Кроме того, возможен такой некрасивый трюк. Закон об общественном контроле ведь легко изменить, убрав оттуда норму, что три срока в ОНК — это предел. И тогда у нас появятся люди, которые смогут заседать в комиссиях пожизненно, ничего не делать и при этом получать государственное финансирование. Не хочется в это верить, но и от мыслей таких никуда не деться, когда видишь, как оно всё развивается.— Отношения между правозащитниками и ФСИН скорее конфликтные или к вам прислушиваются? — Ну влияние у нас есть, конечно. Хотя взаимодействие начиналось как конфликтное, среда закрытая, изолированная, она привыкла никого к себе не подпускать. Но потом мы научились находить какие-то точки взаимодействия и пришли к пониманию, что мы друг другу скорее полезны, чем вредны. По крайней мере, мы им полезны. На уровне главка ФСИН у нас в последнее время складывались бесконфликтные отношения. А вот на уровне московского управления не скажу, что все было безоблачно. Потому что оно традиционно привыкло видеть в нас врагов.— Какие-то крупные победы ОНК над инерцией системы можете назвать? — Мы улучшили многократно качество питания. Вместо помоев и баланды кормят теперь съедобной едой. Мы внесли изменения в правила внутреннего распорядка, теперь вместо одной миски у заключенного может быть две, может быть пластиковая посуда. С нашей подачи ФСИН расширила перечень продуктов, которые можно передавать заключенным: огурцы, помидоры, все фрукты… То, что я перечислила, начиналось с Москвы и было распространено на Россию. Единственное, что нам не удалось никак сдвинуть, — медицина. Она остается ужасной.— А насилие? — Мы работаем в Москве, здесь насилия традиционно было не очень много. Мы в столице воюем с конвойным полком, который в помещениях судов часто применяет насилие. Тут еще очень большой путь предстоит. Не знаю, правда, кто по нему пойдет, учитывая, что настоящих правозащитников осталось очень мало в составе московской ОНК. Это полное безобразие, никто этого не ожидал. Все доверяли своему руководству и рассчитывали продолжать работу в ОНК. Без объяснения причин, со всеми собранными правильно документами, с рекомендациями, — реально работающие люди не вошли в состав московской комиссии и комиссии Подмосковья. Мне очень хочется, чтобы моих работающих товарищей, у которых уже истекли три срока и которые только начали работать серьезно, вернули бы в состав ОНК. Чтобы Зою Светову поместили в Мордовию, чтобы Лену Масюк поместили в Москву. Чтобы люди могли продолжить дело, которое они хорошо знают и выполняют. Еще одна причина, почему я начинаю переживать за своих коллег, старых и новых: всё это происходит на фоне обострения казуса «Лефортова». Там администрация ведет себя откровенно угрожающе. Она пытается максимально затруднить нашу работу, запрещает общаться с заключенными в камерах. Мы очень опасаемся, что начинается наступление: то, что происходит в «Лефортово», — можно распространить при желании на всю Россию.— Но «Лефортово», как я понимаю, особенный изолятор — неформально закрепленный за ФСБ. — Да, это специзолятор, который подчиняется отдельному управлению специзоляторов. В Москве их два. Но лиха беда начало. Мы наладили с изоляторами (а коллеги в регионах — с колониями) конструктивный диалог, но тут вдруг возник такой бастион откровенной агрессии. Мы обратились по этому поводу в прокуратуру, потому что, на наш взгляд, это нарушение законности, прав заключенных и прав наблюдателей. Сначала мы думали, что это пустяк, а теперь становится страшновато.— Сейчас много говорят об Ильдаре Дадине, о его письме. Но действительно ли огласка помогает? Складывается ощущение, что силовикам всё равно. — Конечно, они опасаются. То, что с Дадиным произошло, очень плохо. Но, извиняюсь за цинизм, хорошо, что это произошло именно с ним. Потому что, именно благодаря ему, мы этот резонанс и получили.— Но то же самое происходит с огромным количеством других заключенных. — И они молчат. А Дадин молчать не будет. Система это всё категорически отрицает, его уже назвали и симулянтом, и имитатором…— Как вы оцениваете в этой связи работу уполномоченного по правам человека — Татьяны Москальковой? — Она довольно недолго работает, поэтому сложно пока оценивать результат. Но то, что она туда выехала, встретилась с Дадиным, что потребовала его перевода в другую колонию, — ее позитивно характеризует. Она оперативно среагировала, и за это ей большое спасибо.— На истории о насилии в тюрьмах российское общество до сих пор реагирует неоднозначно. Это видно и по соцсетям. Многие пишут, что «зона не санаторий», имея в виду допустимость насилия. — Конечно, нужно это переламывать. Только вектор сейчас направлен в другую сторону. Ситуация с Дадиным актуальна еще в связи с тем, что она наложилась на разгром общественного контроля и показала, что остается, когда уходят наблюдатели. Остаются насилие, кошмар и полная закрытость… Топ