Булгаков как зеркало русских имперцев

В любимом мной фильме "", который я смотрел, наверное, не меньше, чем на этой пьесе побывал товарищ Сталин во МХАТе, старший Турбин в ответ на тост, предложенный, если вы помните, Шервинским за здоровье гетмана Скоропадского, говорит такие слова: "Что же в самом деле? В насмешку мы ему дались, что ли? Если бы ваш гетман, вместо того чтобы ломать эту чертову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духу не пахло в Малороссии. Но этого мало: мы бы большевиков в Москве прихлопнули, как мух… Он бы, мерзавец, Россию спас!"

Если в советское время мое внимание на этих словах не заострялось, то потом, в эпоху "незалежной України" я оценил их. Фраза про "комедию с украинизацией" зазвучала очень актуально, когда стало ясно, что всё, на что способны бывшие партаппаратчики, чудесным образом ударившиеся оземь и обратившиеся руководителями молодого украинского государства, так это тупое насаждение "рiдної мови" с тем же рвением, с каким недавно они ее выкорчевывали. Доходило до абсурда: по национальному телевидению шли российские фильмы… дублированные на украинский язык! Представляете, сколь карикатурно воспринимался фильм, когда всем известные и любимые актеры заговорили вдруг чужими голосами на украинском языке! К счастью, период подобного "творчества" на УТ продолжался недолго – очевидно, кто-то умный все-таки подсказал украинским телевизионщикам, что и без их инициативы дури на постсоветском пространстве с лихвой хватает.

Разумеется, я понимал, сколь необходимо обретшей наконец независимость Украине возрождение ее языка. Но я также был уверен, что процесс этот должен идти хотя бы параллельно с возрождением экономики страны, ибо можно ли ожидать, чтобы голодные неустроенные граждане озаботились проблемами языка и национальной культуры? Но положение в экономике только ухудшалось, "украинизация" же приобрела уродливый и насильственный характер, который можно и нужно было высмеивать, как это сделал Булгаков. Увы, дальнейшее ознакомление с творчеством писателя показало, что он в принципе отрицательно относился к национальному самоопределению Украины и других государств, входивших в состав Российской империи. Лишний раз подтвердилась известная мысль – демократ в России заканчивается там, где начинается национальный вопрос. Даже такой оппозиционный советской власти писатель, как Булгаков, всё про эту власть понимавший, сходился с ней в желании видеть Россию великой неделимой империей. Именно этим, возможно, и объясняется терпимость Сталина, который задумал создать свою – не чета царской – империю, к бывшему белогвардейцу Булгакову.

Если в пьесе "Дни Турбиных" Алексей Турбин высказался адекватно ситуации, связанной с насильственной украинизацией, в то время, когда само существование "незалежной України" было под вопросом, то в романе "Белая гвардия", предшествовавшем пьесе, его оценки гораздо определеннее: "– Я б вашего гетмана, – кричал старший Турбин, – за устройство этой миленькой Украины повесил бы первым!… Полгода он издевался над русскими офицерами, издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. Кто терроризировал русское население этим гнусным языком, которого и на свете не существует? Гетман". И даже в ответе Шервинского – адъютанта гетмана – пытавшегося встать на защиту Скоропадского, просвечивает этакий снисходительный снобизм Булгакова по отношению к украинскому языку: "–…план у гетмана был правильный. О, он дипломат. Край украинский, здесь есть элементы, которые хотят балакать на украинской мове своей, – пусть!"

Знакомый с опытом украинизации в постперестроечной нищей Украине, особенно в первые годы "незалежности", я вполне могу себе представить, какую досаду вызывали в Булгакове такие же, очевидно, топорные действия тогдашних правителей. Но язык-то в этом виноват меньше всего, Булгаков же просто оскорбительно отзывается о самом языке, исходя, очевидно, как и многие его единомышленники в этом вопросе, из того, что тот мало чем отличается от русского (испорченный русский). Но, если руководствоваться этой логикой, тогда не существует и польского языка, поскольку тот имеет много общего с украинским, о белорусском языке я уже не вспоминаю.

Где-то прочел, что умнейшие и талантливейшие деятели культуры России, когда речь заходит о национальном вопросе, вдруг на глазах глупеют, теряют способность к логическому мышлению и произносят фразы, которые более органично прозвучали бы в устах черносотенцев, но никак не "совести нации". Так же и с Булгаковым. Талантливейший писатель 20 века, мужественно противостоявший сталинской "кабале святош", в суждении об украинском языке опускается до уровня иных экспертов – завсегдатаев теперешних ток-шоу на российском ТВ.

Но отношение к языку – это бы еще полбеды. В пьесе, а особенно в романе Булгаков черной краской рисует гетмана и Петлюру, союзников ("союзники – сволочи"), народное национальное движение времен правления Центральной Рады, представителей которого он уничижительно аттестует так: "Не имеющие сапог, но имеющие широкие шаровары". Все эти объекты отрицательного, мягко говоря, отношения к ним писателя объединяет одно – они были за "незалежну Україну". Объективное рассмотрение таких личностей, как гетман Скоропадский и Петлюра требует, конечно, отдельного разговора. Здесь же приведу несколько цитат из комментариев к восьмитомнику Булгакова, изданному петербургским издательством "Азбука-классика" (здесь и далее я буду пользоваться комментариями к этому собранию сочинений, представляющим богатый информативный материал о жизни и творчестве писателя). Отрицательное отношение писателя к "не имеющим сапог, но имеющим широкие шаровары" автор комментария объясняет не только тем, что националистическое движение "…было оголтело-шовинистическим, но прежде всего по причине раскольнических действий его вождей, добившихся 19 января 1918г. в Брест-Литовске признания Украинской Народной Республики (УНР)". Отсюда, кстати, вытекает и нелестная аттестация союзников (немцев), которые "повели себя двусмысленно, стремясь лишь к собственной выгоде и ослаблению России как государства".

Итак, оценка Булгаковым исторических персонажей зависит, прежде всего, от того, способствовали или противостояли они развалу империи. Он на дух не переносит тех, кто прямо или косвенно способствовал "незалежности" Украины. И не только Украины, но и других стран, обретших независимость. "Ни один черт не знал, кстати говоря, что в ней творится и что это за такая новая страна – Польша" – такой уничижительной оценке подверг писатель недавнюю российскую вотчину. Поскольку Булгакова трудно заподозрить в незнании истории, его сентенцию относительно "новой страны – Польши" можно отнести лишь на счет ослепления разума от имперских амбиций.

Но, может быть, не стоит придираться к фразам вымышленных героев, насколько всё это соответствует взглядам самого Булгакова? Из уже цитированного мной источника мы узнаём, что Булгаков был убежденным монархистом с гимназических лет: "Свои монархические взгляды Булгаков не скрывал. Даже соученики по гимназии запомнили, что Булгаков был ярым монархистом". Он не принял не только Октябрьскую революцию, что понятно, но и Февральскую, которую называл "преступным безумием". А вот как по воспоминаниям писателя Августа Явича Булгаков – уже в 20-е годы – отзывался об Иване Грозном: "Преступник, злодей, безумец, спору нет, а все же утвердил самодержавие и российскую государственность". Здесь, пожалуй, в сжатой формуле выражена вся религия не только Булгакова, но и вообще людей с имперским типом мышления: главное – единая неделимая Россия, тому, кто этого достигнет, простится всё. Цель оправдывает средства.

Потому, несомненно, в восклицании старшего Турбина "…мы теперь научены горьким опытом и знаем, что спасти Россию может только монархия" выражена сокровенная мысль самого Булгакова. Турбин-Булгаков видели спасение России не в установлении демократии, а в восстановлении самодержавия, которое железной рукой держало бы все российские губернии в повиновении. Горький опыт ничему-таки не научил людей, зашоренных имперскими амбициями: именно самодержавие, веками подавлявшее российскую жизнь, и привело, в конце концов, страну к катастрофе. Уже после революции стремление войск Антанты восстановить "единую и неделимую" и потому согласных защищать Украину лишь в том случае, если она откажется от идеи "самостийности", помешало им прийти к согласию с гетманом. В результате время было упущено. Вот что о предъявляемых Антантой требованиях писал в своих воспоминаниях сам Скоропадский: "…если я провозглашу Украину федеративной, обещалось немедленное прибытие войск держав Согласия. Этому я не поверил". Результат мы знаем по фильму – в Киев вошел Петлюра, а менее чем через два месяца – большевики. (Какие, однако, порой сближения происходят: теперь Путин хочет видеть Украину федеративной!)

По сходным причинам не состоялась, судя по всему, и новая интервенция в Россию в 1925-м, хотя об этом в Европе серьезно помышляли. В. Лосев, автор цитируемых мной комментариев, приводит выдержку из статьи беспартийной еврейской газеты "Народная мысль" от 16 января 1925г., где выражается сомнение в успехе задуманного предприятия: "…центр тяжести лежит в Украинском вопросе. Пока не получит разрешения вопрос о создании независимой Украины и о полных гарантиях того, что судьба России будет разрешена Учредительным собранием… – успех интервенции сомнителен…" Далее в статье перечисляются и другие сложности, связанные с Польшей, с Прибалтийскими государствами… В. Лосев, не скрывающий своих симпатий к монархическим взглядам Булгакова, комментирует это так: "Вот так-то. Оказывается, решение “русского вопроса” на основах “демократии” давно предусматривало расчленение России… Таким образом, при удачном разрешении всех сложностей и успехе интервенции Россия оказалась бы в усеченных границах, фактически разделенной на несколько государств. Могли ли с этим согласиться патриотические круги России?" Непонятно, к чему этот пафос, если в итоге сегодня всё это случилось, зато в то время была упущена последняя возможность освобождения России от большевизма.

Но, что любопытно, в то самое время, когда газеты печатали статьи о возможной интервенции против Советской России, в эмигрантских кругах стала обсуждаться идея примирения и даже единства "красных" и "белых" – на русской почве. В. Лосев указывает, что эта идея "буквально носилась в воздухе". Почувствовали, видно, господа эмигранты, что помыслы товарища Сталина в главном соответствуют их чаяниям. Возможно, и это была одна из причин, по которой интервенция не состоялась.

Деятели же внутри страны не были столь прозорливы и не сразу почувствовали сталинский поворот от "пролетарского интернационализма" к построению неделимого Союза. Автор одной из первых разгромных рецензий, появившихся в печати после опубликования "Белой гвардии", заклеймил роман в первую очередь именно как "великодержавный шовинистический", а потом уже – контрреволюционный. Самое же замечательное заключалось в том, что ярость "кабалы святош" против Булгакова порой приходилось усмирять самому Сталину, беря писателя под защиту. Показательной здесь является история, случившаяся в феврале 29-го года.

В то время во МХАТе уже с большим успехом шли "Дни Турбиных" и готовился к постановке "Бег". И вот в Москву приезжает делегация украинских писателей и на встрече со Сталиным высказывает ему претензии к "Дням Турбиных". "По их мнению, – пишет в комментариях В.Лосев, – пьеса искажала исторический ход событий на Украине, революционное восстание масс против гетмана показано в “ужасных тонах” и под руководством Петлюры, в то время как на самом деле восстанием руководили большевики, в пьесе унижается украинский народ… Но истинное мнение делегации выразил писатель А. Десняк, который без всяких уверток заявил: “Когда я смотрел “Дни Турбиных”, мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию… Такой победы большевизма лучше не надо”.

Но Сталину нужна была именно "такая победа большевизма", что и примиряло его с контрреволюционным писателем Булгаковым. Поэтому можете себе представить, как усмехался себе в усы Иосиф Виссарионович, когда слушал негодующие националистические сентенции украинских писателей. Он несколько раз пытался их переубедить, но те – шутка ли! – упорно возражали самому Сталину и требовали снять пьесу с репертуара, а взамен пустить пьесу о бакинских комиссарах. Но и Сталин был не лыком шит и в свойственной ему "демократической" манере продолжал увещевать товарищей: "Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас стосорокамиллионное население, а коммунистов только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти пьесы ставятся… Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть. Конечно, если белогвардеец посмотрит “Дни Турбиных”, едва ли он будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое – вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь… Вы хотите, чтобы он настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом, – этого нельзя требовать… Там есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше".

Итог встречи был таков – свою любимую пьесу Сталин отстоял, зато пришлось принести в жертву "Бег". Разумеется, национализм и строптивость украинских писателей в свое время им еще припомнятся.

Сосуществование Сталина и Булгакова, наверное, уникальнейший случай в истории сталинского Союза. Тот случай, когда сошлись крайности. Конечно, это сосуществование не было мирным. Автор "Собачьего сердца" вряд ли мог на него рассчитывать. Почти все пьесы Булгакова были запрещены, против него велись кампании в прессе, его ни разу не выпустили за границу, хотя обещали, порой власть имущие просто издевались над ним.

Но ведь всё познается в сравнении. В реалиях сталинского Союза, когда любого другого писателя только за "Собачье сердце" сослали бы в лучшем случае в Тьмутаракань без права переписки (вспомним Мандельштама, поплатившегося жизнью за одно лишь стихотворение), судьба Булгакова представляется еще благополучной. Все-таки кое-что шло на сцене, причем с большим успехом. Его не арестовали, он мог работать. Булгаков знал, что Сталин часто вступался за него. Не представляя, конечно, всех масштабов развернувшихся по стране репрессий, писатель, возможно, даже с симпатией выделял Сталина из всей коммунистической своры, которую ненавидел. И в немалой степени это объяснялось сходством их имперских воззрений. Известно, что Булгаков не раз писал Сталину с просьбой о встрече, хотел объясниться лично. Потом в своих отношениях со Сталиным писатель пытался разобраться в пьесе "Кабала святош". Там тоже заступником Мольера выступает Людовик XIV-й.

Россия сегодня переживает ренессанс имперского мировоззрения. Но то, что было, по крайней мере, созвучно началу 20-го века, сегодня, когда все империи распались, вызывает просто недоумение. Позволю себе привести еще одну цитату из воспоминаний гетмана Скоропадского: "Великороссы говорят: “Никакой Украины не будет”, а я говорю: “Что бы то ни было, Украина в той или другой форме будет. Не заставишь реку идти вспять…” Великороссы никак этого понять не хотели и говорили: – “все это оперетка” – и довели до Директории с шовинистическим украинством, со всей его нетерпимостью и ненавистью к России, с радикальным насаждением украинского языка".

А Владимир Владимирович все пытается воссоздать империю – то ли советскую, то ли российскую. Не зря кто-то очень метко заметил про него: "Путин – выдающийся политик 19-го века".