Март 1881-го – обманчивая альтернатива

В России всё происходит в марте

Историк Н.Я. Эйдельман

135 лет назад, 13 марта 1881 года, боевиками подпольной террористической группировки – организация "Народная Воля" – был убит государь император Александр Николаевич. Фоном убийства было всеобщее возмущение полным провалом внешней и внутренней политики.

Психологически компенсируя свою капитуляцию марта 1855 перед коалицией в Крымской войне, царь начал еще одну войну с Османской империей. На этот раз Блистательной Порте западноевропейцы прямо помогать не стали. Ценой огромных человеческих потерь и истощения казны была достигнута победа. И тут вмешались европейцы. Возник союз Британии и Германии, усилиями которого победы русского оружия были уполовинены, зато Австрии досталась Босния-Герцеговина, Англии – Египет и Кипр, а Германии – через несколько лет – Болгария, быстро перебежавшая под более сильную и щедрую руку.

Пустота казны вводила деревню в экономический коллапс. Лорис-Меликов прервал нескончаемые политические преследования "народников" и разрешил салонным либералам развязать языки.

Дальше вступает в силу легенда, что царь наконец-то решил "увенчать здание" – завершить создание системы самоуправления, дополнив земскую аристократическую "демократию" неким совещательным "парламентом". Но злодейское убийство просвещенного монарха на две дюжины лет погрузило страну в атмосферу мрачной клерикально-националистической реакции и полицейского произвола. После чего нарыв лопнул – во время очередной неудачной войны – революцией.

Но я отчего-то полагаю, что выбор в сторону "победоносцевской" парадигмы был бы сделан в любом случае. Точно также, как его дядя, послушавшийся Карамзина и отвергший "управляемую демократию" Сперанского, и Царь-Освободитель с высокой вероятностью предпочел бы доводы обер-прокурора Св. Синода (т.е. главы православной церкви) доводам министров-реформаторов – Лорис-Меликова и Милютина. Пусть это случилось бы не 8 (20) марта 1881 года, как в нашей реальности, но несколько позже.

Потому что общественный барометр России стоял на "реакция". Не было ни одного влиятельного социального слоя, который мог бы стать лоббистом даже усеченного, кукольного парламентаризма. Интеллигенция увлекалась "почвой" и "особым путем". Политизированного профсоюзного движения не было. Лица свободных профессий были на перечет. К просвещенной европеизированной буржуазии можно было отнести только несколько финансовых и железнодорожных магнатов немецкого и еврейского происхождения. Массовой технической интеллигенции и значимого студенчества также не было.

Так что требовать конституцию могли только либеральные помещики и завсегдатаи нескольких петербургских салонов. Не очень много для того, чтобы добиться кардинального изменения концепции власти: ведь любой парламентаризм – это ползучая десакрализация монархии.

Тем более, что избавленный от отцовских комплексов государь Александр Александрович прекратил внешнеполитический авантюризм (подписаться на взрывоопасный союз с реваншистской Францией он решился только через 10 лет, перед лицом финансового коллапса) и стал уделять внимание аграрным вопросам и наведению порядка в бюджетной политике – тут старался Витте. Поэтому острота ощущения системного кризиса государства временно отошла, Она вернется только в 1892 года, во время первого "искусственного" голода, когда проведенная системным либералом Витте финансовая реформа потребует форсировать главный источник валюты – хлебный экспорт. В сочетании с циклическим неурожаем это вызвало катастрофический голод.

Послесловие.
В годы поздней перестройки и сразу после Августа прогорбачевские публицисты заламывали руки, что если бы перестройка началась на 20 лет раньше, то все было бы идеально. Косыгинская реформа переросла бы в кооперативы и хозрасчет предприятий к 1967 году. Тогда же завершилась бы полная десталинизация… Возможно, это спасло бы Союз от революции 1989-1991 годов, возможно, приблизило бы ее… Можно погадать, что роль цареубийства в срыве косыгинских реформ сыграли победы и одоления Моше Даяна, заставившие советское руководство почувствовать себя униженным и стратегически уязвимым (точнее, сделавшим проблематичным блицкриг с НАТО – а вдруг янки воюют не хуже евреев?), и оно быстро окончательно встало на путь реакции. Но ведь ясно, что СССР в середине 60-х вползал в "успокоение", и почти никто не хотел никаких преобразований, но лишь вновь и вновь переживать свое космическое величие и величие победы 1945 года.