Перегнутая палка

Показательно, но политические судилища, задуманные как удобный инструмент воздействия на социум, обычно приносят их организаторам результат строго обратный планируемому. И происходит это всегда по двум основным причинам – либо не рассчитывают общественно-политический резонанс, либо тяжесть обвинения и требуемая кара значительно превышают те, что готов санкционировать социум.

Начнем с процесса, эффектно завершившего век 19-й и наложивший свой отпечаток на значительную часть века 20-го. Это – дело французского капитана Дрейфуса. Среди его последствий первого уровня: появление правозащитного движения; появление политического сионизма; полный провал клерикально-аристократический кругов во Франции. Второй уровень: Базельский конгресс сионистов стал предлогом для написания "Протоколов Сионских мудрецов"; после победы во Франции секулярных республиканцев её реваншизм в отношении Германии стал ещё более интенсивным (либералы решили "перепатриотить" консерваторов).

Когда это дело задумывалось, то главная задача была показать, что представители "среднего сословия" в истеблишменте куда менее надёжны, чем аристократы. Выбор подозреваемого в шпионаже между венгерским аристократом и выходцем из рода эльзасских купцов  был сделан автоматически. Но тут началась цепная реакция.

Наложилось несколько глубинных общественных процессов.
Во французском обществе старательно культивировали антисемитизм (кстати, параллельно схожее происходило и в очень либеральном австрийском), который позволял нападать на политическую коррупцию и финансовую олигархию, внешне не подрывая мифологию национального единства перед лицом агрессивных бошей – просто социальной зло шло от "чужаков" (так в середине 2000-х защитники прав расселяемого центра столицы начали критиковать ранее неприкосновенного Лужкова, обязательно "уточняя", что он – Кац).
Шовинистическая кампания показалась для клерикально-аристократических кругов идеальным средством для реванша сканадльно провалившегося промонархического движения.

Поэтому обвинение капитана-иудея в шпионаже вызвало подъем невиданной со времён средних веков погромной юдофобской волны. Однако реакция на неё еврейских кругов оказалась совершенно парадоксальной. Можно было ждать массового отъезда французский евреев в Америку или Квебек – как поступали ставшие жертвой гонений ирландцы, поляки и евреи Российской империи. Оставшиеся должны были стать испуганными поддакивателями рвушихся на политический Олимп консерваторам. Вместо этого евреи заявили, что готовы воссоздать своё национальное государство на захолустной окраине Османской империи. А через полгода – с подачи Эмиля Золя – за Дрейфуса "подорвался" цвет французский интеллектуалов, была создана Лига прав человека. Очень скоро произошёл и полный раскол элит. Защитникам секулярно-республиканских ценностей долго было трудно отбивать "романтическую" демагогию монархистов, обличающих продажность и интриганство Третьей республики, а тут идеальный вариант – защита невинной жертвы и борьба с расизмом и нетерпимостью.
Пришедший к власти вождь дрейфусаров Клемансо-"Тигр" решил показать, что именно либералы лучше всех осадят Германию и заключил военный союз с чудовищно антисемитским (по критерием тех времен) царским режимом.

Российским аналогом дела капитана Альфреда Дрейфуса стало дело управляющего кирпичным заводом Менахема-Менделя Бейлиса. И тут организаторам дела не повезло с рассчитанным эффектом. Крайние консерваторы хотели окончательно перечеркнуть столыпинские шаги к частично думской монархии и отказу от традиционализма. Поводом для генерального сражения стала подготовка умеренными парламентскими фракциями законодательства об отмене религиозной дискриминации иудеев европейской части империи. Возможность обвинить еврея в убийстве православного подростка оказалось для праворадикальных кругов сказочным подарком. И тут они допустили свою самую главную ошибку. Если бы Бейлис был обвинен в убийстве Андрюши Ющинского с просто изуверско-маньячным мотивом, черносотенные круги и так сочинили бы "ритуально-религиозный" мотив. Затем можно было произвести изящный размен: власти предотвращают "пасхальные погромы" в апреле 1912, но – дабы не раскачивать лодку – убеждают думское большинство отменить голосование по антирасистскому законопроекту. Но организаторы процесса сами настолько были убеждены в факте существования "кровавого навета" (мало ли в империи изуверских сект, было же сфабриковано не менее подлое "мултянское дело" по аналогичному обвинению язычников-вотяков), что просто не поняли, в какую западню себя загнали.

Идиотизм и гнусность обвинения в отношении Бейлиса, его средневековый характер дали возможность создания самой широкой общественной коалиции против царизма. Мощнейший общественный подъем после Ленского расстрела в апреле 1912 года дал лишний импульс для поддержки пробейлисовской кампании. А гособвинение было вынуждено публично выступать в качестве апологета самого мрачного средневекового изуверства. В результате дискредитация самодержавия достигла уровня, позволившего вновь, как и в 1905 году, ставить вопрос о реальном конституционализме. Свою широкую поддержку царизм нашёл только во Второй Отечественной войне 1914 года. Но и то не более чем на год.

Хрестоматийным примером скандального провала политического процесса является "дело Димитрова", точнее, процесс Димитрова-Попова-Танева-Торглера-Ван-дер-Люббе в сентябре-декабре 1933 года. Его организаторы и, прежде всего, Геринг захотели слишком много, позабыв старую мудрость: слишком хорошо – тоже плохо. В ходе хорошо подготовленной спецоперации, запущенной сразу после поджога Рейхстага в ночь на 27 февраля 1933 года, была не только разгромлена германская компартия, но и закулисно руководившая ею коминтерновская сеть.  В руках у правительства Гитлера оказались неоспоримые доказательство того, что КПГ – парламентская партия – всего лишь орудие Москвы, подчинённая тайной коммунистической агентуре. Арест части кураторов, тем более иностранцев, даже в демократической стране стал бы бесспорным основанием для, по крайней мере, временного запрета компартии и аффилированных с ней структур.  Исключение коммунистической фракции обеспечивало нацистам принятие рейхстагом нужных им конституционных поправок, что давало возможность вводить чрезвычайщину.

Но поскольку именно трактовка поджога Рейхстага в качестве попытки коммунистического государственного переворота давало морально-политическую легитимацию реальному конституционному перевороту – нацистов, то данную легитимацию решили подтвердить ее судебным решением.
Бездарно проведённый процесс не просто превратил Геринга в посмешище, но позволил второй тоталитарной силе эпохи – коммунистам – стать героями и борцами за свободу (и это как раз в разгар Голодомора!), отвлечь внимание от того, что западное коммунистическое движение – это всего лишь грандиозная спецоперация Коминтерна – самой совершенной политической разведки в истории человечества.

Совершенно уникальную историческую роль сыграл такой знаковый процесс, как начавшееся 50 с половиной лет назад как "дело Синявского-Даниэля". Тут организаторы опять не просчитали общественный резонанс. Дело в том, что приход к власти моложавых технократов – Брежнева и Косыгина – вовсе не воспринимался как начало мрачной эпохи реакции и застоя. Напротив, уход пожилого и скандального большевика Хрущева и широкое обсуждение планов проторыночных экономических реформ порождали надежды. Срыв проектов по политической и символической реабилитации Сталина в результате невиданно широкой для СССР общественной кампании весны 1965 года дал антисталинской (сейчас бы сказали – либеральной) общественности невиданный заряд не просто веры в свои силы, но даже в некую свою политическую субъектность. "Империя", разумеется, решила "нанести ответный удар". Возможно, новый главный партийный идеолог Суслов потом сформулирует свое знаменитое: связываться с интеллигенцией – все равно, что стричь кошку – крику много, а шерсти мало…, поскольку именно и решили связаться. Объектом для демонстративного наказания (показательной порки) выбрали двух писателей – Андрея Синявского и Юлия Даниэля, тайно публиковавшихся на Западе. Если бы их просто с положенным шельмованием выставили из Союза писателей (как за 7 лет до этого поступили с Борисом Пастернаком), то вся прогрессивная общественность немедленно села бы на попу ровно. Выезда на Запад ещё не было – этой возможности ждать ещё целых 6 лет, а публиковаться не члену творческого союза можно только в заводской многотиражке…

Но арест двух почтенных писателей и совершенно несусветные срока – 7 и 5 лет лагерей уже просто вывели интеллигенцию на улицу – 5 декабря 1965 года, в день сталинской конституции, на Пушкинской площади состоялась первая с 7 ноября 1927 года в СССР публичная непротестная оппозиционная демонстрация.  Так в России началось широкое диссидентское движение. Особенность его "матрицы" (лозунг "соблюдайте свою конституцию" был, прежде всего, обусловлен приуроченной к акции датой) привёла к тому, что русское диссидентство стало подчёркнуто правозащитным и легалистским. В отличие от всех остальных диссидентских движений, оно выступало не против тоталитарного и имперского режима в принципе, но против "произвола", за наполнение реальным содержанием сталинско-бухаринской демагогии 1936 года.         

Последний разбираемый мною пример – процесс ст. лейтенанта Надежды Савченко. Путину просто очень не повезло – он столкнулся с настоящей реинкарнацией Иоанны Аркской. Невиданная внутренняя сила Надежды Викторовны, позволяющая восстанавливаться после двух недель сухой голодовки, ее демонстративное презрение к судилищу, в сочетании с идиотски-эпическим сроком в 22 года – всё это сделало её живым символом Украины – как жертвы агрессии. Как бы ни была сложна обстановка на фронтах АТО, личное сопротивление Савченко уже обозначило украинскую победу. Процесс Савченко уже сделал невозможным никакие признаваемые в цивилизованном мире юридические претензии к украинской стороне по поводу методов АТО.

Это как сожжение святой Жанны из Домреми. В качестве мученицы она придала необходимую сакральность дофину Шарлю. Если бы взявшие ее в плен бургундцы или купившие ее у них англичане просто объявили бы Орлеанскую деву кликушей, и выпоров на базарной площади, нашли возможность обменять на пяток низкородных пленников, то от ее харизмы ничего бы не осталось, и три "братских народа" – англичане, бургундцы и французы и по сей день могли бы составлять единую великую державу.