Скажем, что ты напал на нас, и поверят нам, а не тебе

Чаще всего живущие на свободе люди почти ничего не знают о существующем совсем рядом параллельном мире зарытых учреждений – детских домов, психоневрологических интернатов, психбольниц и других похожих мест. Проходя мимо них, мало кто задумывается, что за бетонным забором очень часто скрывается настоящий ад, а люди за этими стенами вынуждены выживать в современном ГУЛАГе. И даже в более благополучных случаях, когда о пытках речи не идет, в большинстве таких мест ежедневно, рутинно нарушаются права проживающих. И не просто нарушаются: часто персонал и руководство в принципе не признает их существования. В московском арт-пространстве “План Б” 24 июня бывшие и нынешние подопечные закрытых учреждений, активисты и волонтеры обсудили, что происходит за спиной общества, почему оно не хочет об этом знать и как помочь тем, кто оказался узниками системы.

Координатор проекта по трудоустройству детей-сирот “Труденок”, правозащитник Дмитрий Жданов сам провел 18 лет жизни в детских домах и прошел все ступени этой системы от детдома для дошкольников до коррекционного интерната. За любую шалость, за неловкое движение его и других детей наказывали педагоги или старшие воспитанники. По его информации, в “педагогический арсенал” детских домов, особенно за пределами Москвы, до сих пор входят унижения, избиения, изощренные истязания и отправка в психоневрологические интернаты (ПНИ) и психбольницы как форма наказания.

Кроме того, не имеющим к этому никаких показаний детям часто ставят ложные психиатрические диагнозы, потому что “системе так проще с ними работать”. Есть совершенно абсурдный диагноз и у Дмитрия, и снять его до сих пор нельзя – это “олигофрения”. Аналогичное “клеймо” от системы получили еще 16 его одноклассников.

Для кого-то оно означало “закалывание” сильнодействующими препаратами и переход из детдома не в свободную взрослую жизнь, а в ПНИ, для кого-то огромные трудности с поиском работы и отсутствие возможности получить какое-либо образование в будущем. Дмитрий уверен, что в случаях его совоспитанников ни о каких психиатрических проблемах на самом деле речь не шла. Психологические трудности, неумение общаться и ориентироваться в обществе, педагогическую запущенность подростков системе оказалось легче маркировать заболеванием, чтобы даже не пытаться помочь им. Но даже те, кто в 23 года выходит из детских домов в обычную жизнь, по мнению Дмитрия, чаще всего, полностью дезориентированы и не готовы к самостоятельной жизни.

Дмитрий связывает это с тем, что выпускники детдомов привыкли получать все от государства, и не умеют сами чего-то добиваться, у них отсутствуют навыки общения и обучения, есть большой страх перед неизвестными условиями. Есть люди, которые в 23 года ведут себя как подростки 12 лет, потому что привыкли, что их видят именно такими и приспособились, есть те, кто в том же возрасте не умеет читать и писать. Кроме того, большинство выпускников детдомов из-за пережитого опыта насилия и дедовщины выносят во взрослую жизнь тяжелые психологические травмы.

отмечает Дмитрий. Часто такие черты не получить просто невозможно.

“Представьте, что это такое: пролежать три месяца в психбольнице, потому что тебя отправили туда за какую-то шалость, еще месяц отходить от аминазина в детдоме и потом сказать воспитателю, которая тебя послала в психбольницу: “Вот ты су…, что меня туда отправила”, и услышать в ответ: “А вот я тебя сейчас опять туда отправлю”. И снова попасть в психушку на три месяца”, — приводит пример Дмитрий.

На поверку даже те навыки, которые государство дает выпускнику, в свободной жизни часто оказываются неприменимыми. Например, образование. Об этом Дмитрий знает не понаслышке – он сам за годы в детских домах получил профессию повара и швеи. Шить он учился в обычном техникуме, но из-за диагноза его программа была “коррекционной”. Экзаменационным заданием для него через два года обучения по пять дней в неделю оказалось – отгладить воротник. При этом в детских домах часто не поощряют желание детей учится самостоятельно и наказывают тех, кто вечерами пытается убегать с территории, чтобы посещать вечерние школы. Добиться того, чтобы тебя официально устроили на обучение, практически невозможно. Чаще всего не приветствуется и помощь со стороны.

Год назад  Дмитрий с друзьями-волонтерами привозил в несколько детдомов мастер-классы, в которых детям доступно рассказывали о химии, алгебре и других предметах, в том числе, показывали опыты и демонстрировали, где применяют те или иные химические вещества.

“Нам такие программы не привозите. Нам пошить с детьми и попрыгать с детьми привозите”, — сказала нам директор одного из детских домов”, — вспоминает правозащитник.

Какое-то время после выпуска, Дмитрий с группой друзей ездил по детским домам и привозил детям подарки, организовывал мастер-классы. Но со временем он понял, что ситуацию в целом так не переломишь, а благотворительностью сейчас уже занимается много организаций. Тогда он решил помогать тем, кто уже вышел из детдомов и организовал группу выпускников.

“Когда ты прошел все это, становится очень трудно и больно – за себя, за страну, которая все это допускает. За себя, потому что остаешься в своей квартире один, потому что не ощущаешь себя частью общества, закрыт от коммуникаций. Да, тебе положена квартира, хотя и ее получают не все, да, положена масса льгот, которые упростят жизнь, но ты не можешь развиваться как человек, стоить даже самую простейшую карьеру. У тебя есть возможность только смириться, что ты олигофрен, не можешь нормально работать, получить образование, которое хочешь”, — описывает Дмитрий состояние тысяч выпускников детдомов. Правозащитник отмечает: отчасти причина связана с психологией, которую формирует система у выпускников, отчасти – со страхом общества перед диагнозами, перед детдомовским прошлым. Они отталкивают большинство работодателей, в том числе.

“Мой брат не может выйти из дома, потому что боится перемещаться по улице, боится метро. Его не подготовили к такой жизни. Не подготовили, к тому, чтобы он делал что-то сам, чего-то добился. И так были воспитаны мы все”, — отмечает Дмитрий.

Чтобы справиться с этими проблемами, правозащитник создал организацию “Труденок”. Он искал готовых сотрудничать работодателей через интернет и служил гарантом того, что их заказ будет исполнен. Из 15 подключившихся к нему участников, 10 остались и работают. Дмитрий признает: иногда случались проблемы, кто-то пропускал сроки выполнения заказа, но с этим удавалось справиться. Дмитрий уверен: опыт “Труденка” доказывает: если дать людям шанс, многие им воспользуются. Но относительно изменения системы в целом Дмитрий настроен пессимистически. Он и его соратники организовывали пикеты, находили юристов, предлагали варианты реформирования детских домов, но, по ощущениям правозащитника, у общества пока нет стремления разобраться в ситуации и изменить ее. “Системе нет конца, я не вижу, чтобы кто-то был готов что-то делать”, — признается он.

Психоневрологические интернаты, куда нередко отправляют людей из детских домов – структура не менее закрытая. Волонтер, координатор движения “СТОП ПНИ” Юлия Барановская говорит, что первый раз, когда она посетила такой интернат, у нее было ощущение, что она попала в ГУЛАГ, некое бесчеловечное гетто. Движение “СТОП ПНИ” она создала, прежде всего, чтобы рассказать обществу, что это такое, что такое детские дома-интернаты (ДДИ), и почему существующее положение вещей нужно менять. Она уверена, что запрос на это возникнет, когда люди будут информированы.

Если ребенка изымают из семьи, сначала он попадает в дом малютки, потом его направляют либо в ДДИ, либо в обычный детдом. Из обычных детдомов люди выпускаются во взрослую жизнь, а попавшие в ДДИ после 18 лет автоматически переводятся в ПНИ. По закону, там живут люди, которые не могут себя полностью обслуживать, не могут жить самостоятельно. Как отмечает Юлия, ситуации у проживающих там могут быть очень разными – кто-то может обслуживать себя на 90%, но оказался в ПНД из-за педагогической запущенности и отсутствия социальной адаптации, а кто-то имеет серьезные физические или ментальные особенности, делающие невозможными проживание без поддержки.

Ежедневно ПНИ ограничивают права проживающих в них людей. Юлия перечисляет типичные проблемы: изолированность от мира, косность жизни без новых впечатлений и развития, теснота, полное отсутствие личного пространства, отсутствие свободного общения даже внутри интерната, ограничения в личных вещах, суровая дисциплина и жесткий контроль, недобровольная госпитализация в психбольницы за неподчинение персоналу, отсутствие возможности получить какое-либо образование и работу за пределами ПНИ, потеря многих гражданских прав, ежедневные нарушения прав, отсутствие общения и индивидуальных программ реабилитации. Юлия объясняет, что означает теснота и отсутствие личного пространства, применительно к ПНИ:

Юлия вспоминает, как волонтеры подарили живущей в ПНИ девушке краски, и в следующее посещение не нашли их в ее тумбочке. В ответ на вопрос, куда они делись, персонал заявил, что они мешали им убирать. Создательница “Ассоциации выпускников коррекционных интернатов” Татьяна Багдасарьян сама значительную часть жизни провела в интернатах, и сейчас посещает оставшихся в них друзей, помогает тем, кто их покинул, рассказывает обществу о реальной ситуации в ПНИ. Она также подтверждает, что некоторых интернатах у людей отбирают, например, телефоны и другую технику. Причина в том, что персонал не хочет, чтобы кто-нибудь жаловался на ущемление своих прав в соцсетях или знакомым из внешнего мира.

Петр живет в одном из ПНИ Москвы и имеет право выходить за его пределы и работать в городе. Он подтверждает, что в интернатах часто контролируют, чтобы живущие там люди не сообщали никому ничего “лишнего”. В его ПНИ был случай, когда пытавшийся отстоять право на жилье и самостоятельную жизнь дееспособный мужчина не смог добиться ничего от администрации, и ушел из интерната без разрешения, чтобы поговорить с правозащитниками. Закончилось это вызовом психиатрической бригады со стороны администрации, уколом, помещением в психиатрическую больницу, а затем — возвращением в ПНИ.

— рассказывает Петр. Сам он признан дееспособным, несколько раз пытался покинуть ПНИ навсегда, однако администрация не дает ему разрешения на самостоятельное проживание, несмотря на то, что он неоднократно с успехом проходил внутренние медицинские комиссии и за ним закреплено жилье, поскольку он сирота. Объясняют это тем, что Петр взял кредит на покупку телевизора, чтобы смотреть спортивные чемпионаты. Администрация ПНИ полагает, что его поступок говорит о неспособности жить самостоятельно.

Сам Петр объясняет: в тот период он работал в самом ПНИ на кухне и получал официальную зарплату – 1000 рублей в месяц за полставки. Он много раз просил повысить ему зарплату, чтобы купить телевизор, однако ему отказали. Тогда он и взял кредит. То, что осталось после покупки телевизора, потратил на обувь – та, которую выдают в ПНИ течет и морально устарела. “Я не знаю, где вообще сейчас такую выпускают, может быть, подпольно”, — говорит он.

Петр отмечает, что до того, как ему стали платить в ПНИ, он три года работал там бесплатно – сотрудники называли это “реабилитацией”. Причем трудился он по 8 часов, хотя по закону, имея инвалидность, не должен работать больше четырех.

“Но я могу работать по полной, я не чувствую себя инвалидом”, — говорит Петр.

Татьяна отмечает еще одну важную проблему: не во всех ПНИ проживающие имеют право принимать гостей. В некоторых это не разрешено тем, кто имеет право выходить из здания в город, в других – гостей звать можно, но приводить в жилые помещения – нет.

— рассказывает Татьяна. Ей такое объяснение понятным не кажется. Еще одна важная проблема, которую она отмечает – невозможность учиться. В одном из ПНИ, которые она посещает, живет девушка Катерина, которая хочет учиться в вечерней школе и проявляет хорошие способности по многим предметам. Однако администрация не слишком поддерживает ее желание. Татьяна предлагала забирать Катерину и самостоятельно отвозить на учебу, однако ей не разрешили, сославшись на то, что девушка “сбежит”. Татьяна ее давно знает и уверена, что этого бы не случилось. Поддерживает их и врач-терапевт, которая также убеждена, что Кате можно и нужно учиться. Более того, по ее мнению, в этом ПНИ обучаться могли бы многие. В случае Катерины главная проблема сейчас, что кто-то должен ее отвозить на занятия.

Далеко не все проживающие в ПНИ имеют возможность его покидать. Юлия рассказывает, что в таких учреждениях есть люди, которые годами не встают с кровати, годами не покидают территорию этажа, годами не покидают территорию интерната и дееспособные люди, которые могут выходить в город. Ограничения накладывает персонал.

— отмечает Юлия.

Нет поддержки и для семей, члены которых нуждаются в постоянной заботе. Если это ребенок, часто один из родителей вынужден уволиться с работы, чтобы постоянно находиться с близким. Если же в семье один взрослый, то зачастую у него не остается вариантов, кроме как отдать ребенка в интернат.

“Чиновники, когда говоришь, что так люди жить не должны, оправдывают существование психоневрологических интернатов: “А как же у нас тогда очереди по 400 человек в ПНИ?” Хотя это очередь в ад”, — рассказывает Юлия.

Юлия подчеркивает – средства на изменения системы на самом деле есть. Бюджеты ПНИ не раскрыты, однако известно, что в ДДИ в месяц государство выделяет на ребенка 100 тысяч рублей, на взрослых в ПНИ – около 60-70 тысяч. Кроме того, интернат забирает 70-75% от пенсии проживающих. В ПНИ могут жить от 100 человек и больше.

При этом волонтеры отмечают: значительная часть средств уходит на бесконечные ремонты, уход за газонами и клумбы. Юлия уверена: все это может создать у обывателя обманчивое впечатление, что ПНИ – рай. Однако у внимательного человека тут же возникнет вопрос: а где на этих прекрасных газонах люди? Их туда не выпускают.

Медицинский психолог и один из авторов “Общественного доклада о кризисе здравоохранения Москвы в 2014″ Алла Мамонтова проработала шесть лет в ПНИ №30. Она уверена, что средства на проживающих просто-напросто расходуются нецелевым образом.

— подчеркивает она. Она уверена, что средства и квартиры пациентов в некоторых ПНИ у них насильно отчуждают через третьих лиц – это одна из причин, почему людей так неохотно отпускают из интернатов.

“Люди со своим имуществом и большими накопления из ДДИ в некоторых интернатах обречены на “закалывание” и пропадание. На моей памяти девушка, у которой со счета пропало несколько сотен тысяч рублей, рассказывала, как санитарка сказала ей ничего про это не говорить, иначе ей тут не выжить”, — вспоминает Мамонтова. Квартиры, по ее сведениям, отнимают следующим образом: интернат в качестве опекуна недееспособного человека заключает договоры пожизненной ренты с третьими лицами.

Также в ПНИ нарушаются всевозможные нормы от количества проживающих до санитарно-эпидемиологических. Причем перенаселенность на бумаге скрывают, считая положенное количество метров на человека не по жилой площади, а по всей территории интерната. Алла отмечает, что в том же ПНИ №30 очень высокий уровень смертности, но даже это не заставляет власти что-то сделать со злополучным интернатом. Как не приводят ни к чему и плачевные результаты самых разны проверок.

По мнению медицинского психолога, государство на данный момент “сознательно громит” все звенья здравоохранения, существующие в этой области – уменьшает количество психиатрических больниц и стационаров. ПНИ же не подведомственны Минздраву, они даже выпадают из его статистики по смертности.

— полагает Алла. При этом, по ее мнению, персонал часто нарушает права проживающих не из злобы, а от незнания или из трусости — по указанию запугивающей работников администрации некоторых учреждений. При этом самих сотрудников шантажируют зарплатой и также постоянно нарушают их права, грозят представить сумасшедшими и т.д.

Движение “СТОП ПНИ” разработало свой вариант реформы системы. Помимо прочего, он дал бы возможность многим людям с ментальными и физическими особенностями оставаться в семьях. Волонтеры предлагают воспользоваться европейским опытом.

Например, Финляндия планирует к 2020 году полностью расселить свои аналоги ПНИ. Это стало возможным благодаря тому, что страна предоставляет нуждающимся в этом людям квартиры поддерживаемого проживания. В России уже есть аналогичные примеры в нескольких городах, однако пока они единичны. Такая квартира состоит из пяти отдельных комнат, и еще одной общей, где находится персонал, который поддерживает живущую там группу людей. Важно, что у каждого человека есть отдельный выход из его комнаты. Это позволяет ему не чувствовать постоянного контроля и не общаться, когда не хочется. Ограничений на посещения при этом нет: к каждому жильцу могут приходить гости, никакое расписание, как в ПНИ, для этого не устанавливают.

Еще один вариант помощи нуждающемся в ней людям – поддержка социальных служб, которые помогают самостоятельно живущим людям решить конкретные проблемы. Например, ходят для них за продуктами, если им трудно передвигаться.

“СТОП ПНИ” требует от Департамента труда и социальной защиты набора шагов, которые бы позволили отменить осовременные ГУЛАГИ: полного расселения интернатов, создания малых домов поддерживаемого проживания и квартир поддерживаемого проживания, постоянной поддержки семей, в которых живут люди с ментальными и физическими особенностями, в том числе, созданием центров дневного пребывания и мастерских, где такие люди смогут проводить досуг, пока родственники на работе или занимаются другими делами, создания профессиональных приемных семей. Кроме того, государство должно предоставлять помощь, руководствуясь индивидуальными чертами человека, а не некими абстрактными нормативами.

“Пока нет статистики, нельзя ничего сделать. Сейчас департамент социальной защиты не может даже сказать, сколько в городе живет инвалидов по категориям.

— констатирует Юлия. Однако, по ее мнению, ситуация начала сдвигаться с мертвой точки – при Министерстве труда создается рабочая группа по реформированию системы интернатов, и она должна учесть проект, разработанный группой “СТОП ПНИ” при участии юристов.

Но для того, чтобы что-то изменилось, прежде всего, государству и обществу необходимо осознать, что у людей с инвалидностью есть те же права человека, что и у всех других людей. Более того, персонал интернатов зачастую не знает даже своих прав, и боится обеспечить реализацию прав проживающих.

Я видела, что в одном ПНИ такой подъемник стоит, замотанный цепями. В другом интернате есть бассейн, но люди в нем не плавают. Администрация ссылается на то, что они могут утонуть. А на все это выделяются огромные деньги”, — рассказывает Юлия. Зачастую даже дееспособных людей, проживающих в ПНИ, отказываются выпускать оттуда на прогулку, хотя по закону на это имеют право все обитатели интернатов. Персонал “перестраховывается”, хотя это прямо противоречит Конституции России.

“Они думают, что отвечают даже за дееспособных людей, что не соответствует действительности. Более того, даже недееспособного человека интернат может выпустить в город со знакомыми, но нужно обезопасить человека, у которого могут быть определенные особенности – ознакомить с ними сопровождающего. Объяснить, чего он боится, как можно помочь, если произойдет что-то, связанное с его состоянием здоровья, например, заболит сердце”, — объясняет Юлия. То, что это не возможно, доказывает европейский опыт, подчеркивает она. Там люди с инвалидностью гуляют, общаются, учатся, встроены в местные сообщества. России же эту проблему только предстоит решить, но для этого о ней должно узнать общество.