Сопротивление жестоковыйных

И сказал Господь Моисею: Я вижу народ сей,
и вот, народ он – жестоковыйный
Исход. 32,9

Кто во время войны не знал, что евреи воюют, в основном, на "Ташкентском фронте"? Ну, в крайнем случае, в тыловых частях. Александр Солженицын уже далеко после войны в его "Двести лет вместе" писал:

"Пока же рядовой фронтовик, оглядываясь с передовой себе за спину, видел, всем понятно, что участниками войны считались и 2-й и 3-й эшелоны фронта: глубокие штабы, интендантства, вся медицина от медсанбатов и выше, многие тыловые технические части, и во всех них, конечно, обслуживающий персонал, и писари, и ещё вся машина армейской пропаганды, включая и переездные эстрадные ансамбли, фронтовые артистические бригады, – и всякому было наглядно: да, там евреев значительно гуще, чем на передовой".

Сам он, будучи 1923 г. рождения, в действующей армии оказался только в феврале 1943 г., и воевал он командиром батареи звуковой разведки. Какая это была "передовая", можно судить по тому, что длительное время у него гостила супруга.

В начале 1943 г. начальник Главного политуправления Красной Армии генерал-полковник Щербаков издал директиву: "Награждать представителей всех национальностей, но евреев – ограниченно". Некоторых евреев представляли к званию Героя Советского Союза по 3 – 4 раза, но вместо Героя им, в лучшем случае, давали ордена. И все же 157 евреев были удостоены этого звания – одно из первых мест по отношению к общей численности данного народа.

Популярно тогда было еще одно обвинение в адрес евреев: почему они, как бараны, покорно шли на убой? Ну, понятно, потому что трусы…

Уже у антисемитов это обвинение "вышло из моды", но вытащила его из забвения Евгения Альбац, чистокровная еврейка, главный редактор журнала "The New Times". Более года назад, 27 января 2015 года, в Международный день памяти жертв Холокоста, выступая на "Эхе Москвы" в "Особом мнении", она заявила: "Я очень много читала про Холокост, я пыталась понять…, как могло произойти, что люди, как стадо баранов, шли в газовые камеры. И почему они не восставали. Почему они не бросались на эсэсовцев, которые их гнали…".

Нечто подобное изрек и Владимир Познер, но тот хоть француз. Папа у него, правда, по какой-то случайности оказался евреем, но по Галахе это не считается.

На мой взгляд подобные сентенции, да еще из еврейских уст – признак духовной незрелости. Да, вероятно, были и такие случаи, когда можно было "броситься", но помешали растерянность, осознание обреченности, неравенства сил, да просто желание последний раз прижать к себе ребенка или кинуть взгляд на синее небо брали верх…

Человек, сам не побывавший в подобной ситуации, не может судить этих обреченных.

Но в большинстве случаев и возможности "броситься" не было. Расскажу о своих близких. Я родом из местечка Жванчик, тогда Каменец-Подольской области. Это близко от старой границы, которая тогда была просто границей. Советская власть наложила на основные виды занятий евреев – торговлю и ремесло – такие ограничения, что им не на что стало жить. И многие евреи из бывшей черты оседлости подались на "стройки социализма".

Гремело строительство Днепрогэса, и старший брат моей матери поехал в Запорожье. Работал на строительстве ГЭС, а затем литейщиком на комбинате "Запорожсталь", который стал нашим семейным предприятием. Нет, не в том смысле, что он стал нашей семейной собственностью, а в том, что мы на нем вкалывали: старший брат матери, затем сама моя мама, затем ее младший брат и, наконец, я сам 42 года на нем оттрубил.

Но прошу извинить: я несколько отвлекся от темы. В Запорожье перебралась вся мешпаха моей матери, но мешпаха отца, кроме него самого, осталась в местечке. Когда началась война, немцы очень скоро захватили эту местность. Советская власть оказалась расторопной, но несколько однобоко: мужчин призывного возраста мобилизовать успела, а об эвакуации семей и мысли не было.

И вот остались в местечке: дед с бабушкой, трое моих теток с добрым десятком моих двоюродных братьев и сестер дошкольного и младшего школьного возраста.

Один из мобилизованных мужчин даже вышел из войны живым. А в местечке все погибли. Кто же из них, по мысли Альбац, должен был бросаться на эсэсовцев?

Впрочем, какие-то отчаянные попытки оказания сопротивления палачам, вероятно, были. Но какие свидетели могли оставить об этом свидетельства?

Из тех редчайших случаев, когда свидетели массовых расправ все же находились, становится очевидным, что каратели мельчайшей возможности сопротивления жертвам не оставляли. Одно такое свидетельство – о массовом расстреле евреев в окрестностях украинского местечка Дубно – опубликовал уже после войны гражданский немец Герман Гребе.

Другое дело, когда было время хоть как-то подготовиться к сопротивлению заранее. Я ошибочно считал, что нацисты всегда уничтожали еврейские общины в первые месяцы после оккупации. Но выяснилось, что, по крайней мере в некоторых местах еврейские гетто существовали еще и в 1943 г. В мало-мальски крупных гетто неизменно создавались группы сопротивления, разными путями добывалось хоть какое-то оружие.

Когда в гетто города Глубокое Витебской области в августе 1943 г. было объявлено, что евреи должны на следующий день быть готовыми к переселению, евреям не надо было объяснять, что это означает, и каратели здесь встретили ожесточенное сопротивление и понесли потери. Немцам пришлось пустить в дело бронетехнику и малую авиацию, сбрасывавшую на гетто зажигательные бомбы. 4 дня длилось сопротивление. Всего в Глубоком было убито около 10 тысяч евреев, в живых осталось примерно 60 человек, ушедших ранее в партизаны.

Но вообще евреев, бежавших из гетто, партизаны не всегда охотно принимали к себе. Мало того, что среди партизан, как и в населении, был широко распространен антисемитизм, так эти настроения еще поддерживались из центра. В начале ноября 1942 года Москва направила радиограмму подпольным партийным органам и командирам партизанских формирований, запрещающую принимать в отряды спасшихся евреев. Аргумент не мог быть более кощунственным: якобы среди них могли находиться завербованные немцами агенты. Эта очевидная антисемитская установка повлекла за собой гибель тысяч евреев, вырвавшихся из гетто.

Нередко у молодых евреев, пришедших с оружием, оружие отнимали, а его самого прогоняли, а иной раз и расстреливали. Отчасти по этой причине было образовано 70 чисто еврейских отрядов. Часто при них возникали лагеря, в которых спасались дети, женщины, старики. Если другие отряды могли рассчитывать хоть на какую-то поддержку окружающего населения, еврейские были этого лишены. Дожили до освобождения только самые крупные из них, как, например, отряд братьев Бельских.

Что касается неудовольствия Евгении Альбац по поводу того, что евреи не бросались на эсэсовцев, сопровождавших их в газовые камеры, то в подавляющем числе случаев евреи узнавали, куда и для чего их привели только в тот момент, когда в камеру начинал поступать газ.

Евреи из стран Западной и Центральной Европы обычно прибывали в Треблинку в пассажирских поездах (по билетам, которые они сами покупали), часто в вагонах второго класса, с большим багажом, рассчитывая, что их везут, как и обещали, в переселенческий центр, откуда направят в места постоянного проживания в одну из стран Восточной Европы. Выходя из вагонов, они видели железнодорожную станцию с билетными кассами, рестораном, стрелками-указателями платформ, откуда отправлялись поезда в Варшаву, Белосток, Барановичи и т.п., с оркестром, игравшим веселые мелодии.

Но в Треблинке, Освенциме и других нацистских концлагерях содержались не только евреи, но и представители других национальностей. Но восстания в них поднимали только евреи, понятно, из числа тех, кого не уничтожили сразу по прибытии. Потому что для подготовки восстания требуется время.

Поскольку мы только что говорили о Треблинке, с нее и начнем. Из обреченных на смерть персонал лагеря для своего обслуживания отбирал несколько десятков квалифицированных плотников, каменщиков, пекарей, портных, парикмахеров, врачей и т. д., которым таким образом на какие-то недели или даже месяцы продлевалась жизнь. С весны 1943 г. появились признаки сворачивания лагеря. Это прибавило решимости членам еврейской подпольной организации, и они ускорили подготовку к восстанию.

Подпольному комитету удалось раздобыть топоры, ножи, дубинки и даже гранаты, пулемет, карабины и пистолеты, которые были принесены через подкоп, и достаточное количество бензина. Восстание началось, как и было запланировано, 2 августа 1943 г. Было убито несколько эсэсовцев и их украинских помощников, сожжен ряд лагерных построек, проделаны проходы в лагерной ограде, через которые многим узникам удалось бежать в близлежащие леса. Нацистам после первого замешательства удалось подавить восстание (для этого даже пришлось вызывать авиацию), посланные за беглецами соединения настигли и безжалостно расправились почти со всеми из них. В живых осталось 70 узников-евреев.

19 февраля в Израиле на 94-м году жизни скончался последний из них – Шмуэль (Самуил) Вилленберг. Он родился в Польше в 1924 г. Его матерью была принявшая иудаизм полячка, отцом – еврей. В 1942 году нацисты отправили его в Треблинку с другими евреями. После побега Вилленберг добрался до Варшавы и примкнул к польскому подполью. Успел принять участие еще в Варшавском восстании 1944 года,

После войны Вилленберг служил в польской армии и дослужился до звания капитана. В 1950 году репатриировался в Израиль, работал в министерстве строительства. В 1986 году издал книгу, посвященную восстанию в Треблинке, под заголовком "Мы подожгли ад".

Собибор – еще один лагерь смерти, организованный нацистами на территории Польши. Действовал с 15 мая 1942 года по 15 октября 1943 года. Здесь было убито около 250 тысяч евреев. Лагерь был расположен в лесу рядом с полустанком Собибор. Железная дорога заходила в тупик, что должно было способствовать сохранению тайны. Лагерь окружали четыре ряда колючей проволоки высотой в три метра. Пространство между третьим и четвёртым рядами было заминировано. Между вторым и третьим – ходили патрули. Днём и ночью на вышках, откуда просматривалась вся система заграждений, дежурили часовые.

Большинство заключённых, привозимых в лагерь, умерщвляли в тот же день в газовых камерах. Лишь незначительную часть временно оставляли в живых и использовали на различных работах в лагере.

В июле – августе 1943 года в лагере была организована подпольная группа под предводительством сына польского раввина Леона Фельдхендлера, который ранее был главой юденрата в Золкиеве. В конце сентября 1943 в лагерь из Минска прибыли советские военнопленные-евреи. В составе новоприбывших находился лейтенант Александр Печерский, который вошёл в подпольную группу и возглавил её, а Леон Фельдхендлер стал его заместителем.

Печерский в октябре 1941 г. попал в окружение под Вязьмой, был ранен и попал в плен. В плену переболел тифом, но выжил. В мае 1942 г. с четырьмя другими заключёнными пытался бежать из плена. Побег сорвался и беглецов отправили в штрафной лагерь в Борисове, а оттуда – в Минск. Из Минска вместе с другими пленными евреями был отправлен в Собибор, так сказать – для утилизации.

– Мы начали думать о восстании, – вспоминала узница Собибора Эстер Рааб. – Эта безумная мысль давала нам силы держаться. Если удастся – замечательно. Если нет – получим пулю в затылок. Это лучше, чем умереть в газовой камере. Я обещала себе, что не пойду в камеру. Побегу – и им придется истратить на меня пулю.

– Мы знали, что наше будущее – смерть, – рассказывал узник Собибора Томас Блатт. – Мы не мечтали о свободе, мы хотели только уничтожить этот лагерь и предпочитали умереть от пули, чем от газа.

Но как организовать восстание? Этого в лагере никто не знал, пока не появился Александр Печерский. Один из заключенных вспоминал: "Лагерники сразу заметили Печерского. Высокий, стройный, красивый, с волевым лицом. Поняли, что он офицер".

14 октября 1943 года узники лагеря смерти под руководством Печерского и Фельдхендлера подняли восстание. Согласно плану Печерского заключённые должны были поодиночке ликвидировать эсэсовский персонал лагеря, а затем, завладев оружием, находившемся на складе лагеря, перебить охрану. План удался лишь частично – восставшие смогли убить 12 эсэсовцев из персонала лагеря и несколько охранников-украинцев, но завладеть оружейным складом не удалось. Охрана открыла огонь по заключённым, и они вынуждены были прорываться из лагеря через минные поля. Им удалось смять охрану и уйти в лес. Из почти 550 заключённых рабочего лагеря 130 не приняли участие в восстании (остались в лагере), около 80 погибли при побеге. Остальным удалось бежать. Все оставшиеся в лагере были убиты немцами на следующий день.

В последующие две недели после побега немцы устроили настоящую охоту на беглецов, в которой участвовали германская военная полиция и охрана лагеря. В ходе поиска было найдено 170 беглецов, все они были тут же расстреляны. В начале ноября 1943 года немцы прекратили активные поиски. В период с ноября 1943-го и до освобождения Польши ещё около 90 бывших узников Собибора (тех, кого немцам не удалось поймать) были выданы немцам местным населением, либо убиты коллаборационистами. До конца войны дожили лишь 53 участника восстания.

Сразу после побега заключённых лагерь был закрыт и стёрт с лица земли. На его месте немцы вспахали землю, засадили её капустой и картофелем.

Печерский с группой беглецов пробился в Белоруссию и до освобождения был подрывником в партизанском отряде. Ну, а после освобождения он, естественно, был арестован и отправлен в штурмовой стрелковый батальон – разновидность штрафбата. Здесь ему, правда, необыкновенно повезло: командир батальона майор Андреев был настолько потрясён рассказом Печерского о Собиборе, что вопреки запрету покидать территорию батальона разрешил ему поехать в Москву, в "Комиссию по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников".

В комиссии рассказ Печерского выслушали писатели Павел Антокольский и Вениамин Каверин, которые на его основе опубликовали очерк "Восстание в Собиборе". После войны очерк вошёл во всемирно известный сборник "Чёрная книга". Сборник, правда, в СССР был цензурой запрещён: зачем, в самом деле, в стране интернационалистов выпячивать страдания и, тем более, героизм одного народа? В России "Чёрная книга" впервые увидела свет только в 2015 г.

Но тогда, вернувшись из Москвы, Печерский успел еще повоевать, 20 августа был ранен в бедро осколком мины и после четырёх месяцев лечения в госпиталях получил инвалидность. После войны вернулся в Ростов-на-Дону, где жил перед войной. Работал администратором в Театре музыкальной комедии, во время кампании борьбы с "безродными космополитами" несколько лет оставался безработным. Хорошо – жена была русская, прокормила.

Несколько раз представлялся к награждению боевыми орденами – заменяли медальками. В 1963 г. выступил свидетелем обвинения на процессе одиннадцати охранников лагеря Собибор.

Александр Аронович Печерский умер 19 января 1990 года и похоронен на Северном кладбище Ростова-на-Дону.

И наконец, Освенцим (Аушвиц) – самый производительный нацистский лагерь уничтожения.

7-го октября 1944 года в три часа пополудни в концентрационном лагере Аушвиц-Биркенау на глазах у изумленной публики взлетел на воздух один из четырех крематориев, а в другом крематории на глазах у не менее изумленной публики в горящую печь живьем отправили двух немцев, убили еще несколько подвернувшихся под руку эсэсовцев, всё подожгли, после чего, поломав забор с колючей проволокой, несколько сотен человек бросилось из лагеря. Всё это произошло за несколько минут. Под вой сирены немцы ворвались в оба крематория (то, что от них осталось) и расстреляли там всё живое. Убежавших (сумевших даже переплыть Вислу) всех нашли (и при помощи местного населения в том числе) всех вернули в лагерь, всех казнили. Потом это назовут восстанием двенадцатой зондеркоманды. А тогда всех интересовал один вопрос – откуда столько взрывчатки у заключенных?

Концентрационный лагерь Освенцим был еще и центром военной промышленности. От зари до зари заключенные женского лагеря трудились на заводе боеприпасов "Union", выпускавшем патроны. В сердце завода была маленькая каморка, размером с чулан, которую называли "Пороховая комната". Внутри нее, под замком, восемь еврейских девушек наполняли порохом детали. И карманы… Начиная с марта 1944 года, каждую ночь после смены они выносили с завода черный порох. Прямо в карманах. Прямо на глазах у охраны. Этот порох потом передавали со связными из женского лагеря в мужской, где советский военнопленный (некоторые источники называют имя этого человека – Тимофей Бородин) делал гранаты из рыбных консервов. Готовые гранаты прятали по всему лагерю, большую часть – у зондеркоманды.

Зондеркоманда, если вы не в курсе, это особое подразделение в лагерях уничтожения, состоявшее из заключенных, "работавших" в газовых камерах и в крематориях. Это они приводили людей в газовые камеры и закрывали за ними двери. Это они собирали вещи убитых. Это они свозили трупы в крематории и сжигали их в печах. Единственное, чего им не доверяли – это пускать газ. За ударный труд зондеркоманда получала усиленный паек. Каждые четыре-шесть месяцев немцы ликвидировали старую зондеркоманду и набирали новую – из новоприбывших заключенных. Первым делом новая зондеркоманда сжигала в крематории трупы старой зондеркоманды. И это они стали ядром подполья в Освенциме.

В Освенциме зондеркоманда обычно состояла из четырехсот человек. Но летом 1944 года ее увеличили чуть ли не вдвое, а всё потому что работы прибавилось вдесятеро. Тем летом Освенцим душил и сжигал рекордными темпами: 24 июля они добились цифры в 46 тысяч человек превращенных в пепел за день.

Центральным пунктом восстания был, конечно, порох. Что выносили его "Прямо в карманах. Прямо на глазах у охраны" – это сказано для красного словца. Когда возникла мысль о восстании, через посредниц обратились к старшей из девушек (бригадиру) Регине Сафирштайн: "Согласна ли она рисковать быть пойманной?". Та ответила, "что согласна, ибо это даст ей возможность отомстить палачам. А на опасность ей наплевать". Были выработаны приемы, позволявшие обманывать охрану.

В первых числах октября 1944 года двенадцатой зондеркоманде стало известно, что ее дни сочтены. И когда 7-го октября во второй крематорий явились СС и собрались увести с собой 300 человек "зондеркомандо", те набросились на солдат с самодельным холодным и несамодельным огнестрельным оружием (полученным от местных партизан). Тогда-то и отправились в печь немецкий капо и случайный эсэсовец. Услышав это, четвертый крематорий присоединился к восстанию. Пока одни отбивались от подоспевшей охраны, другие затащили всю свою взрывчатку внутрь печей крематория и взорвали ее вместе с собой. В восстании погибли все его организаторы из числа зондеркоманды.

А "пороховых" девушек очень долго пытали, но ведь и так все было ясно. 6-го января 1945 г. их повесили перед лицом всего женского лагеря.

Историк Павел Полян рассказал об одном из руководителей того восстания Залмане Грабовском, погибшем как и все остальные: "Он сумел в нечеловеческих условиях Освенцима написать и закопать две рукописи, которые затем были найдены".

Историк передает недоумение Грабовского: "Ну, почему с юга, с американских аэродромов в Италии, или уж тем более с востока (начиная с июля 1944 г. Красная Армия стояла всего в 90 км от лагерных ворот) не прилетают самолеты и не бомбят эти печи и газовни, этот не знающий передышки конвейер смерти… Несмотря на хорошие известия, которые прорываются к нам, мы видим, что мир дает варварам возможность широкой рукой уничтожать и вырывать с корнем остатки еврейского народа. Получается впечатление, что союзные государства, победители мира, косвенно довольны нашей страшной народной участью".

А теперь – о Восстании в Варшавском гетто. Произошло оно в апреле-мае 1943 г. Достаточно подробно рассказать о нем мы имеем возможность благодаря книге "Беседы с палачом" Казимежа Мочарского, из которой я предлагаю вам выдержки (по публикации в журнале "Знамя", № 5 за 1987 год).

Очень коротко об авторе, который, на мой взгляд, был во всех отношениях одним из самых достойных людей трагического ХХ века. Родился в 1907 г. в Варшаве, по образованию – юрист. После оккупации нацистами Польши стал шефом подпольного бюро информации и пропаганды Армии Крайовой. Участвовал в Варшавском восстании лета 1944 г. Нацистских лап избежал, коммунистических – нет.

В августе 1945 г.был приговорен к 10-летнему тюремному заключению, а в ноябре 1952 г. – к смертной казни. После смерти Сталина смертная казнь была заменена пожизненным заключением, а в 1956 г. был помилован.

Для нашего повествования важно то, что в течение 255 дней, со 2 марта по 11 ноября 1949 г., Мочарский находился в одной камере с группенфюрером СС Юргеном Штроопом, махровым палачом вообще и палачом Варшавского гетто в частности.

Несмотря на то, что сам находился в трагической ситуации, Мочарский сохранял присутствие духа и профессиональный интерес, как юрист по образованию и журналист по роду деятельности. Он никак не мог, по собственным его словам, упустить такой жизненный шанс: "Раз уж я находился в одной камере с военными преступниками, сказал я себе … я постараюсь, по крайней мере, поглубже узнать их, раскусить и понять их характеры". Третьим в камере был мелкий нацист. Понятно, что главный интерес представлял Штрооп. А тот, не сомневаясь в том, что его ждет (он кончил жизнь на виселице), с цинизмом и даже бахвальством рассказывал о своих "подвигах".

Для Штроопа интересующее нас событие началось со звонка Генриха Гиммлера, который приказал ему 17 апреля прибыть в Варшаву для наблюдения за тем, что назвали "Большой операцией". "Я просил отсрочить отъезд на два дня. На это Генрих Гиммлер ответил: „Дорогой мой Штрооп, все дела, даже самые важные, бледнеют перед задачей, какую я поставил перед вами в Варшаве. Настало время „Большой операции“".

Вообще-то руководить операцией должен был оберфюрер СС фон Заммерн-Франкенег, руководитель СС и полиции Варшавы. Но он не пользовался в нацистских кругах большим доверием, Штрооп так его характеризует: "Это слюнтяй, австрийский интеллигент из Тироля, доктор права или философии, неженка, бабник, любитель выпить, повеселиться".

Начало операции было назначено на утро 19 апреля. Вечером 18-го Штрооп на машине совершил поездку по окраинам гетто. По опустевшим улицам гетто он сделал вывод, что евреев уже предупредили о предстоящей операции.

Фон Заммерн оправдал ожидания: "Ровно в шесть утра 19 апреля, в понедельник, фон Заммерн начал операцию. Но он явно поторопился стянуть боевые отряды. Уже около пяти, а может, даже в половине пятого вокруг гетто появились машины с эсэсовцами, танк и броневики. Этот гул и шум явились для евреев сигналом. Их наблюдательные посты подняли на ноги штаб Боевой организации.

Этот идиот фон Заммерн ввел в улочки и тесные застройки один танк, приданный войскам СС, и два эсэсовских броневика. Еврейские повстанцы обстреляли танк и броневик, забросав их бутылками с горючей смесью…

За полчаса части фон Заммерна были разбиты, деморализованы. Танк загорался дважды, повстанцам удалось его обезвредить. Та же участь постигла и один из броневиков. Двенадцать солдат Заммерна получили ранения".

Гиммлер приказал Штроопу принять командование на себя. Тот продолжает: "Приняв командование атакующими частями, я привел их в порядок и постарался успокоить. Каждому, кто изъявил желание, приказал выдать по стопке шнапса или по рюмке вина. Затем я увеличил ударную силу, введя в бой всех оставшихся еще в бездействии солдат третьего учебного и запасного гренадерского танкового батальона СС и учебного и запасного кавалерийского отряда. Выведенные из строя машины я заменил новым танком и новым броневиком. К восьми часам подчиненные мне отряды на сто процентов были усилены офицерским составом и на пятьдесят – рядовыми, Я приказал наступать небольшими отрядами, разумно сгруппированными в глубину и на флангах.

Наступление началось. Снова первые минуты было тихо. Внезапно из нескольких домов неприятель открыл огонь из винтовок и автоматов, а также, пожалуй, из гранатометов. Я приказал на некоторое время приостановить наступление, подтянуть артиллерию. Мы располагали одной гаубицей и тремя зенитными орудиями с дьявольской убойной силой. Я уничтожил несколько зданий, которые в этот день были главными опорными пунктами повстанцев. Мы вынудили их покинуть крыши и верхние этажи укрепленных и забаррикадированных домов. Через подвалы и канализационные каналы они перебежали в другие укрепленные гнезда и бункеры.

Около восьми часов вечера я начал отводить свои отряды. Перестрелка прекратилась. Все войска были отведены на исходные позиции и отправлены в казармы. Но чтобы иметь уверенность, что отряды АК и других подпольных организаций не установят непосредственный контакт с евреями, я изменил саму систему внешней охраны".

Похвалы в адрес Штроопа со стороны Гиммлера и других вышестоящих эсэсовцев опустим. Наступил второй день "Großaktion in Warschau" ("Большой акции в Варшаве"). Штрооп продолжал:

В семь часов утра в гетто вновь ворвались передовые штурмовые отряды. Я разбил их на группы по тридцать шесть человек под командой офицера или унтер-офицера. Майору полиции Штернхагелю, который непосредственно руководил операцией, я приказал, чтобы он осторожно зашел на захваченную вчера территорию, затем очистил гетто и прочесал все замкнутое стенами пространство. Я полагал, что в течение второго дня мы выполним главную часть работы, а третий и последующие два дня потратим на упорядочение и завершение операции. Я ошибался.

Гетто в тот день очистить не удалось, Мы натолкнулись на очаги сопротивления. Одним из самых мощных опорных пунктов оказался блок зданий, где размещались фабрики и мастерские начальника управления армейского тыла. Представьте себе, что в этих помещениях, оставшихся под контролем вермахта, т.е. людей генерала Шиндлера, евреи как раз и создали наземные и подпольные укрепления. Мой начальник штаба, штурмбанфюрер СС Макс Йезуитер, велел управляющему-немцу немедленно выпроводить всех из помещений, цехов и мастерских. Там должно было находиться свыше четырех тысяч человек. Явилось только триста евреев. Остальные затаились в укрытиях, часть ускользнула узкими коридорами, а часть оказывала вооруженное сопротивление. Они сражались с ожесточением. Увы, должен признаться, повстанцы удерживали нас на дистанции, и мы несли потери. Поэтому мне пришлось прибегнуть к помощи саперов и зенитных орудий…

В этом лабиринте строений, – продолжал Штрооп, – укрывалось около десяти тысяч человек, в то время, как по нашим официальным данным их должно было быть – напоминаю – всего четыре тысячи!..

На следующий день, в среду, на Страстной неделе, с утра снова наступление на этот блок. Многократные атаки. Нам, разумеется, удалось очистить часть объекта от этих выродков. Там оказалось не десять – пятнадцать, а около семидесяти бункеров. Ожесточенные бои. Противник оборонялся гранатами, минами, бутылками с горючей смесью, отстреливался из пистолетов. В конце концов саперы взорвали большинство опорных точек, связующих звеньев и переходов. Блок подожгли. Огнем и дымом мы выкурили повстанцев! О, как они истошно кричали, поджариваясь и обгорая. С какой охотой сдавались в плен! Правда, часть из них покончила самоубийством, но остальных мы выкурили и… сразу эшелонами в Треблинку!..

В Страстной четверг, 22 апреля 1943 года в гетто наблюдалась примерно та же картина. Что из событий того дня заслуживало внимания? Три обстоятельства. Первое – это возвращение повстанцев в сожженные или частично охваченные пламенем дома, откуда они вновь начали нас обстреливать. Мы им крепко всыпали! Многие погибли и около двухсот были взяты в плен.

Второе – наше бессилие в борьбе с теми евреями и поляками, которые захватили каналы под гетто. Эти "катакомбы" – феноменальное убежище как для бегства, так и для нападения врасплох. Евреи помешали нам затопить каналы. Нескольких эсэсовцев, которые сунулись туда, встретили огнем из пистолетов. С тем же столкнулись наши штабные и во время Варшавского восстания. Нам так никогда и не удалось завладеть каналами.

Третье обстоятельство, выявившееся в Страстной четверг, – это участие в борьбе еврейских женщин.

Мочарский комментирует: "Женщины, сражающиеся с оружием в руках, женщины-воительницы, бойцы диверсионных и партизанских отрядов – такое не укладывалось у Штроопа в голове. Слишком большая дистанция отделяла прекрасный пол Детмольда (входящий в систему понятий: „Kirche, Küche und Kinder“) от девушек Еврейской боевой организации! Штроопа поразила "военная эмансипация женщин", с которой он столкнулся в Польше. Он расспрашивал меня, правда ли, что здание Центральной телефонной станции во время Варшавского восстания взорвал отряд минерок из Армии Крайовой?" Детмольд – место рождения Штроопа.

– Если бы я не видел собственными глазами этих девушек во время боев в гетто, я подумал бы, герр Мочарский, что вы несколько преувеличиваете! Ну, и женщины у вас в Польше! – Штрооп восхищенно причмокнул…

– Думаю, – заметил он как-то, – что это не были обыкновенные человеческие существа: скорее, дьяволицы или богини. Уравновешенные. Ловкие, как циркачки. Они нередко стреляли из двух пистолетов одновременно. Неукротимые в сраженье, готовые биться до конца. Они представляли непосредственную опасность. В таких случаях мы несли большие потери, и я приказал девушек в плен больше не брать, не подпускать их ни на шаг и добивать очередями из автоматов.

Тогда я спросил Штроопа:

– И не жаль вам было губить их юные жизни?

Я озадачил его своим вопросом. В камере воцарилась полная тишина… Штрооп слегка наклонился, будто у него схватило желудок. Правую руку он прижимает к сердцу, судорожно мнет пальцами складку пунцовой куртки. Наконец генерал выпрямляется, приглаживает волосы на висках и отвечает, скандируя слова: "Кто хотел в ту пору быть настоящим человеком, т.е сильным, должен был поступать, как я. „Благословенно все, что делает человека твердым“" (Цитата из книги Ф. Ницше "Так говорил Заратустра").

Штрооп не раз вспоминал погибших или захваченных в плен бойцов из "арийского" подполья (то есть поляков). Он считал, что еврейская военная организация в гетто в действительности являлась частью Армии Крайовой.

– Явным подтверждением этого являлось то, что повстанцы водрузили над массивным домом из бетона рядом со своим еврейским голубовато-белым флагом и красно-белое полотнище, – убежденно заявлял Штрооп. – Эти флаги были призывами к борьбе с нами. 22 апреля, срывая их, погиб подпоручик кавалерии СС Отто Демке, которого я знал лично.

Воцарилось молчание. Шильке (второй немец в камере. – И. З.) сказал:

– И чего ради вы погнали беднягу Отто Демке на эту бетонную громадину, а не на конную прогулку? Пусть бы себе эти флаги болтались, покуда гетто не превратилось в сплошное пепелище!

– Вы, кажется, спятили, герр Шильке! – рявкнул Штрооп. – Ни черта вы не понимаете! Вопрос с флагами – дело важного морально-политического характера. Они напоминали сотням тысяч людей о Польше, вдохновляя и воодушевляя их. Объединяли население генерал-губернаторства, особенно евреев и поляков. Национальные флаги и цвета – это такой же инструмент борьбы, как скорострельное орудие, как тысяча таких орудий. Мы все это понимали: Генрих Гиммлер рычал мне в трубку: "Слушай, Штрооп! Ты обязан любой ценой сорвать оба флага!" А вы, герр Шильке, мелете такую чушь!.

Отмечу от себя: нацисты, как и коммунисты, как никто другой, понимали морально-политическое значение символов.

– Этот Страстной четверг нам запомнился, – рассказывал Штрооп на следующий день. – Нас беспрерывно обстреливали. Мы несли потери в людях и технике. Мои вояки стали понемногу сдавать. Я заметил, что у них появился страх. Поэтому, заручившись согласием Берлина, я принял решение сжигать дом за домом. Даже постройки, где находились наши склады и фабричное оборудование, я уничтожал. Саперы стали великолепными мастерами своего дела. Им достаточно было получаса после того, как они получали приказ, – и дом уже стоял, охваченный пламенем! Евреи носились, как черти. Старались укрыться, где только возможно: в оконных проемах, на балконах, на крышах, на карнизах. Иногда они отстреливались, иногда искали путей для бегства. Иногда пели какие-то песни, возможно, псалмы. Некоторые хором начинали кричать "Гитлер капут!", "Смерть немцам", "Да здравствует Польша".

Невообразимый бедлам! Пожары, дым, пламя, искры, разносимые ветром, пыль, тучи пуха в воздухе, запах паленой материи и человеческого мяса, орудийные залпы, разрывы гранат, зарево огня и "парашютисты".

– Какие еще "парашютисты"? – спрашивает Шильке.

– Это те евреи, еврейки и их дети, которые из окон, с балконов и чердаков домов, загоравшихся снизу, прыгали наземь, на асфальт, на мостовую, предварительно швырнув туда перины, одеяла и прочее постельное тряпье. Мои эсэсовцы стали называть их "парашютистами". Эта забава продолжалась всю ночь напролет…

В Светлое воскресенье начало боевых действий я назначил на 13.00. мне хотелось, чтобы эсэсовцы выспались в первый день столь большого праздника. Прежний план операции я видоизменил, убедившись, что только одно средство гарантирует надежный и быстрый эффект. А именно: систематически повторяющиеся пожары. Выкуривать евреев огнем – вот что заставит их покинуть свои убежища и норы!..

В самом гетто по-прежнему "пасхальное пекло", как выразился один из моих адъютантов. Я ходил там в автомобильных очках, предохранявших от искр и дыма. Солдаты, измученные, пропыленные, черные от копоти. Большинство отрядов я в восемь часов вечера отправил в казармы. Для охраны окруженных в гетто повстанцев я оставил человек полтораста.

Штрооп удивительно хорошо помнил весь ход Большой операции, – констатирует Мочарский. – Он способен был назвать дату и час любого происшедшего в гетто события, привести точную цифру захваченных в плен и убитых в тот или иной день повстанцев, указать персональный состав германских воинских частей и т.п. В вопросах, связанных с ликвидацией гетто, он демонстрировал феноменальную память.

Прислушиваясь к суждениям и свидетельствам Штроопа, я, по понятным причинам, вообще не принимал участия в разговоре. Лишь время от времени, когда группенфюрер и генерал-лейтенант войск СС перебарщивал в лексике или в своих оценках и выводах, я подавал реплики. Так произошло и тогда, когда Штрооп изложил причины, почему боевые действия в гетто затягивались.

– Что вы нам рассказываете, герр генерал! Сначала планировалось провести операцию за три дня. – А тем временем, – продолжал вслух рассуждать я, – Большая операция длилась двадцать восемь дней. С утра 19 апреля до позднего вечера 16 мая 1943 года. Следовательно, период боевых действий по сравнению с планом удлинился в девять с лишним раз!

– Если бы вы там побывали, герр Мочарский, – в голосе Штроопа чувствуются искренние нотки, – вы удостоверились бы, что Großaktion и так оказалась непродолжительной. Те времена давно прошли, все перевернулось вверх ногами, мы, будучи узниками, можем говорить откровенно. Евреи поразили меня и моих подчиненных, как и доктора Ганна, своей волей к борьбе. Мы, ветераны Первой мировой войны и старые эсэсовцы, знаем, что такое воля к борьбе. В нас культивировали эту волю, стойкость, упорство, непреклонность. И именно у варшавских евреев проявилась подобная воля, абсолютно неожиданная для нас. Поэтому бои в гетто так затягивались.

День первого мая запомнился мне по нескольким причинам. Но в тот первомайский день я оказался свидетелем поразительной сцены. На площадь согнали пленных. Часть их предельно истощена. Но некоторые держались гордо. Кротко, но гордо. Я стоял неподалеку в окружении телохранителей, присматриваясь к этим людям. Внезапно раздался сухой щелчок, и я вижу, как молодой еврей в возрасте двадцати пяти – двадцати семи лет трижды выстрелил в офицера полиции. Одна из пуль ранила полицейского в руку. Мы в ответ открыли огонь по пленнику. Я наклонился над ним: он умирал. Таковы законы войны. Он умирал, но взгляд его полон был ненависти. И знаете, что он умудрился сделать? Он плюнул в мою сторону! Увидев это, моя охрана изрешетила его автоматными очередями… Это был сплошной окровавленный, утративший привычные очертания человеческого тела кусок мяса.

Второго мая 1943 года в Варшаву прибыл высший руководитель войск СС и полиции на Востоке, обергруппенфюрер СС, генерал полиции Фридрих Вильгельм Крюгер. Его беспокоило, что Großaktion так затягивается. Но когда он на месте удостоверился, как усложнилась ситуация, какое упорство и решительность проявляют повстанцы, как даже с виду самый мягкий из них превращается в фанатичного бойца, когда увидел одержимых, выслушал рапорты офицеров СС, то изменил свою точку зрения. "Я понимаю, что в этой новой для нас ситуации трудно рассчитывать на молниеносные успехи", – сказал он мне на прощание. И добавил: "Продолжайте в том же духе. Хорошо бы к 15 мая формально завершить операцию. Эпилог должен венчаться фейерверком. Заключительный аккорд политического, пропагандистского значения – взрыв центральной варшавской синагоги. Этот план разработал, произведя все необходимые расчеты, лучший сапер моего краковского штаба".

– 8 мая – для меня важная дата, – рассказывал как-то Штрооп. – В тот день мы овладели бункером на улице Милой, 18, штаб-квартирой Еврейской боевой организации. Это было достаточно просторное и надежно укрепленное подземное убежище. В нем оказалось несколько выходов в канализационные каналы и целый лабиринт подземных, проложенных евреями коммуникационных туннелей. За бункер шла продолжительная и тяжелая борьба. Повстанцы отчаянно оборонялись, мои же солдаты в рукопашной схватке чувствовали себя неуверенно. Наконец удалось овладеть бункером, захватив с полсотни вооруженных повстанцев. Там мы обнаружили несколько человек, покончивших самоубийством.

– А знаете вы, кто покончил самоубийством? – спрашиваю я, стараясь говорить возможно спокойнее.

– Нет, не знаю.

– Один из самоубийц – это бывший участник харцерского движения, двадцатичетырехлетний Мордехай Анелевич, руководитель восстания в гетто, а также Арий Вильнер, псевдоним "Юрек", тоже бывший харцер и друг Анелевича, связной между Еврейской боевой организацией и Армией Крайовой…

Это были великолепные ребята, эти парни из Боевой организации, – продолжаю я. – Известно ли вам герр Штрооп, что командующий Армии Крайовой наградил Анелевича, Вильнера и выдающегося деятеля еврейского движения, возглавившего восстание в Белостокском гетто, Мордехая Тененбаума ("Тамарова") – Крестом за отвагу?"

– Я мог бы привести, – произнес в один из ноябрьских дней Штрооп, – тысячи подробностей о заключительных этапах Большой операции, но это показалось бы утомительным. Не хочу повторяться. Восстание угасало. В создавшейся ситуации я решил завершить Großaktion 16 мая 1943 года, в 20.15. Прекрасным обрамлением финала Большой операции являлся взрыв центральной синагоги на улице Тломацкой. Подготовка продолжалась десять дней. Это была фундаментальная постройка и, чтобы уничтожить ее одним ударом, потребовались трудоемкие саперные и электромонтажные работы.

Но это было великолепное зрелище! – рассказывал Штрооп с блеском в глазах. – С живописной, театральной точки зрения, картина фантастическая! Я со своим штабом расположился достаточно далеко от синагоги. Саперный офицер, ответственный за точность взрыва, через посредничество Макса Йезуитера вручил мне электрический аппарат, с помощью проводов вызывающий синхронную детонацию зарядов, заложенных в стенах синагоги. Йезуитер велел окружающим прекратить разговоры. В зареве горящих домов стояли мои измученные, чумазые офицеры и солдаты. Я продлил минуту ожидания. Наконец крикнул: "Хайль Гитлер!" – и нажал кнопку. Огненный столб взметнулся под самые облака. Ужасающий грохот. Феерия красок!.. Варшавское гетто перестало существовать. Такова была воля Адольфа Гитлера и Генриха Гиммлера!

А я прошу читателей запомнить, что командующий Армии Крайовой наградил руководителей еврейских восстаний не только в Варшаве, но и в Белостоке. Значит, там евреи тоже восстали!

* * *

Ну, с евреями вроде бы разобрались: когда был хоть малейший шанс даже не самим спастись, а хотя бы причинить вред врагу, когда было хоть немного времени спланировать акцию, они восставали и бились до последнего!

А как вели себя в подобных ситуациях другие? Не будем далеко ходить: только в 1941 г. в немецком плену оказалось порядка 4 миллионов советских солдат и офицеров. В нацистских лагерях многие тысячи из них погибли от голода и болезней. Это были мужики призывного возраста, не обремененные семьями, детьми, стариками. Кто слышал, чтобы хоть в одном из этих лагерей узники подняли восстание?

У них для этого не было никаких условий. А у евреев, значит, были?

Позднее немцы стали использовать военнопленных на работах в сельском хозяйстве и на военных заводах. И опять ни о каких акциях сопротивления не известно.

Кстати, первое опробование газовых камер нацисты провели не на евреях, а на советских военнопленных. Просто, под руками оказались. И тоже не бросались они на палачей, как этого непременно требуют от евреев антисемиты и как оно рисуется в пионерском воображении г-жи Альбац.

Приходилось читать и о том, что сбитых британских и американских летчиков немцы, собрав их группой, расстреливали. И тоже они ни на кого не кидались.

Евреи в этом отношении выделялись не только на востоке, но и на западе. 25 августа 1944 года де Голль, командуя парадом в освобожденном Париже, так оценил их роль в борьбе с оккупантами: "Синагога дала больше солдат, чем церковь". То есть евреи сыграли в Сопротивлении большую роль, чем коренные французы.

Так что евреям не стыдиться, а гордиться следует поведением своих братьев и сестер в ситуациях, когда была хоть малейшая возможность сопротивления многократно более сильному врагу.

Определение "жестоковыйный" по отношению к еврейскому народу в Торе встречается около 10 раз. "Выя" означает "шея", а "жестоковыйный", соответственно, "с твердой, несгибаемой шеей", в итоге "несгибаемый народ". Все сходится: покажите другой народ, который выдержал две тысячи лет гонений и ныне стоит на своем отвоеванном клочке земли, как скала.

С Днем Победы вас!