Жизнь за МКАДом: Через Урал. Часть V

Сибирские города, живущие за счет нефти, четвертый мегаполис России – Екатеринбург и утратившие волю к прогрессу окрестные, некогда промышленные, городки. Приуральская Тавда, где вечером не советуют гулять во дворе, где все заводы закрыты и популярны винные магазины. Свердловский край, где и поныне ходят легенды о гангстерах из "Уралмаша". Лесистые Вятские края, где самые страшные колонии, в которых истязали политзэков страны, и которые находятся прямо у дорог, а деревни зияют мертвыми избами. Красивый город Кострома, и область, где самые разбитые дороги Европы. Вопреки всему, там живет много состоявшихся в жизни людей. Там их милая родная земля.

Прощай, Сибирь – привет, Урал!

Двухмесячная сибирская экспедиция заканчивалась, но осень – не лучшее время для вояжей. Середина сентября: в Новосибирске стоит жара под тридцать градусов; опустевший обский пляж вновь наполняется горожанами. Спустя пару дней мы стоим на трассе, в сторону запада, и голосуем. Дождь хлещет по лицу, холодный ветер заставляет надеть всю одежду, – это плохо помогает, а водители как-то холодно реагируют на автостопщиков.

У Чулыма нас подбирает лесовоз – потрепанный "КамАЗ". Водитель-узбек считает, что путешествия – это хорошо, но молодые должны рожать детей и далеко не ездить. Еще, он презирает жителей соседней страны: "В Узбекистане что есть? – хлопок, автопром. У Казахстана передовая промышленность. А что у этих афганцев, кроме наркотиков и руин? Плохой народ". На такой ноте мы застряли в Барабинских степях, где в Гражданскую войну сновали колчаковцы. До Омска добирались двое суток. Палатка, разбитая в грязи у заброшенного поста ГАИ, одна-две машины за день, сочувствующие реплики водителей. Ничего интересного от изучения социума: маршрут проходится в четвертый раз.

Наконец, заводские трубы Омска, где исторически обитали русские, немцы и казахи. Город, давший миру Егора Летова, панка, жившего вечно "против всех". "Гражданскую оборону" я слушаю, когда работаю на маргинальных работах, чтобы легче ненавидеть этот мир. Искать его могилу нет времени: надо принять душ и отоспаться в тепле, на железнодорожном вокзале. Рядом сопят бомжи, но мне не стыдно: я с температурой; поборол соблазн купить билет на поезд, но был не особенно горд от этого. Потом долго выбирался на маршрутках из города, до грязной промзоны, и ловил попутки.

Грузовик "MAN" идет в Курган. Дочь дальнобойщика Андрея гоняет автостопом на Черное море – контакт налаживается быстро. Водитель, как и я, любит дух Севера, и часто ездит туда, где землю покрывает тундра, – к Сургуту. Но сейчас за окном южносибирская лесостепь при скоротечной осени; фуру трясет на тюменском участке "Иртыша": особых подвижек спустя месяцы ремонта не видно. "Почему в Тюменской области убитые трассы? Как-то автодорожник, стажировавшийся в Германии, построил участок – так, чтобы десять лет не ремонтировали. Приехали чиновники и сказали, что его посадят: трассу надо чинить каждые два года", – вздохнул Андрей. Возле Ишимской развилки мы распрощались.

Наступали сумерки, наползал туман, а впереди ждали сотни километров до Тюмени. На второстепенных трассах голосовать приходится долго, а здесь, как назло, не было даже фонарей. Уже в свете фар мне останавливают юные казахи, и до притока Тобола можно размышлять: почему чиновники так долго чинят трассы? Уж очень неприятно ехать.

"Я только туристам останавливаю, а у тебя рюкзак походный; много сброда голосует все-таки", – услышал я от мужчины из японского джипа. Александр десятилетиями работал вахтовиком в Ямало-Ненецком и Ханты-Манскийком округах на нефтегазовые корпорации, такие как "British Petroleum", и аналогичные российские гиганты. "Англичане не заключают с нами договор напрямую, нанимают через московских подрядчиков, а те через тюменских. Половину зарплаты офисные себе забирают. Все труднее работать, уже едва 60 тысяч на руки получаю", – разъяснил он.

Вахтовик рассказывал мне о мире Ямала, малодоступном простым смертным. Где делают дела, в основном, зимой, в пятидесятиградусный и ниже морозы, так как летом везде топи. В жару нефтяники, облепленные гнусом, купаются в торфяных озерах, в которых не видно дна. "Если техника летом завязнет, то ее зимой достают. Выпиливают изо льда. Если не засосет с головой", – констатировал Александр. И добавил: "Ханты, что там живут, кроме как о бутылке водки ни о чем не думают. Им государство дотации платит, так как нефть на "их" земле. В меня как-то упитый хант из ружья стрелял, по вездеходу".

Загораются ночные огни Тюмени. Александр спросил, где я ночую, и подвез к этому дому. Там леворадикалы организовали вписку у известного в узких кругах деда-коммуниста. "Ты только не говори с ним на тему Украины, АТО и Новороссии", – попросили меня.

Тюмень надо осматривать днем. Кроме бесконечных гипермаркетов, есть хорошо сохранившаяся историческая часть города, уходящего корнями в средневековые тюркские ханства. Тюмень ухоженная, дороги в городе ровные. Есть речной порт, отсюда летом плывут суда к Оби и до Ледовитого океана. Тюмень – один из немногих крупных северных городов, где население после Перестройки выросло, с полумиллиона до 700 тысяч.

Еще в Тюмени обитает когда-то знакомый мне ультраправый Павел Абрашин, солист группы "Яровит". Алкоголик-музыкант писал душещипательные песни о сибирской земле, и решил сделать карьеру в "Русском Образе" Ильи Горячева, дружившем с "Румолом". Поддержка режима не гарантировала комфорт: суд приговорил Павла к исправительным работам "за экстремизм". Наци поговаривают, что Паша – как бы не русский, а татарин. Но в Сибири было множество татарских скинов. Которые за белую расу.

За Тюменью дорога увела в Екатеринбургские края: переход из Сибири на Урал пока не ощущался. Гор здесь не было, но красивые хвойные леса уже вытеснили степи. "Там, вглубь, тайга будет. Есть деревня, куда практически добраться нельзя, местные сами не захотели, чтобы им дорогу провели", – озвучил один селянин легенду. Потом я несколько раз натыкался на её вариации: "отшельники" были то татарами, то манси, то староверами.

Тавда и сибирский сепаратизм на Урале

Есть две Тавды: свердловская и тюменская. Я оказался в первой, где закрылись огромные деревообрабатывающие заводы, а когда-то неподалеку был убит "красный святой" Павлик Морозов. Неделя ушла на изучение города и ритма жизни его поселенцев.

Проносятся сто километров до Тавды. Новосибирские холода забываются как дурной сон, греет солнце, а водители общительные. "В Тавде была огромная речная флотилия. Мы ходили летом до Карского моря, снабжали изолированные поселки Оби. Это было лучшей частью жизни. Потом все власти загубили", – рассказывал местный пенсионер. , что от судоходства осталась десятая доля.

Визуально 35-тысячная Тавда – это дружелюбная агломерация двухэтажных деревянных кварталов, пополам с частным сектором и хрущевками, выше пятого этажа там не строили из-за почвы. Возникает некое чувство уюта от двухэтажных районов, глаза отдыхают. Днем улицы тихие – сказывается малое число квартир в домах. Постоянно натыкаешься на магазинчики. Вездесущие "Магнит" и "Fix Price" проникли и сюда. Цены, при невысоком достатке тавдинцев – беспощадные к кошельку.

Национал-большевик Себастьян отговаривает меня устроить посиделки после автостопа в своем дворе. Недавно его повстречала толпа гопников и пинала за длинные волосы. "На город – всего тридцать неформалов, молодежь не интересуется ни политикой, ни субкультурой. Все ничем не выделаются. Только в 2000-х немного скинхедов и леваков было", – говорил он. За углом дома находился востребованный в Тавде магазин, где на выпивку давали скидочные карточки: очередь из мужчин в спортивных штанах и черных куртках. По улицам проезжали машины, из окон которых бил русский рэп про жизнь ровных пацанов на дне социума. "В девяностые в Тавду заезжали боевики "Уралмаша", а в кресло мэра вроде как сел вор в законе", – ознакомил с родной историей собеседник.

Когда-то на месте Тавды жили манси, их было так мало, что от них не осталось ничего, кроме топонимики, которую русские легко впитывали, адаптируя произношение. Таур (река) превратилось в Тавду. В 1870-том возникло фабричное поселение, а рост уральской промышленности стимулировал расширение Тавды. К кончине СССР там жило пятьдесят тысяч человек. Гидролизный, кирпичный, механический, рыбный, лесной заводы, судоверфь и железнодорожное депо – да много еще чего было. Реформы Ельцина и эпоха Путина оставили десятки тысяч человек безработными: как рабочих, так и крестьян. К "Болотным выступлениям" в Тавде остались мелкие только лесопилки, часто подпольные.

Когда заводы остановились, город поредел на треть жителей. Тавдинцы обросли огородами, выращивая мелкую картошку. На улицах старушки продают свежевыловленных карасей по 50 рублей за килограмм тем, у кого нет времени на рыбалку в черте города из-за работы. Молодежь, что стремится в вузы, оседает в Екатеринбурге и Тюмени. Единственное, что в Тавде доступно – жилье. Однокомнатную квартиру сдают за 6 тысяч рублей.

Если побродить по Тавде, можно увидеть черты халатного отношения Советской власти к горожанам. Деревянные дома оставлены без канализации, воду берут из колонок. Большевиков тут приветствовали: рабочие радовались свержению царской тирании. В чудном сосновом парке был памятник революционерам, современные тавдинцы там совершают суициды. Колчаковцы потом отвечали террором, а при РСФСР в Тавде устроили колонию-поселение. "Там столько быдла из зэков живет", – сказал проводник.

Мы с Себастьяном стояли у какого-то немощеного переулка. Фонари не распространены в городе, а в доме через улицу жил полицейский. В его окне болталась кукла повещенного зека в клетке и в полосатой робе. Что в голове у человека творится? Чуть дальше был новострой для детдомовцев: значительная часть жильцов квартиры пропивает.

Есть в Тавде и сепаратисты. Если читатель рассчитывает на историю о борцах "за Сибирь без ига Москвы", модную у украинских блогеров – этого нет. Депутаты второго эшелона "Единой России" считали, что городу неплохо бы присоединиться к нефтяному бюджету Тюмени. "К вопросу отделения от Ебурга народ относится позитивно, всем надоели уралмашевские бандюки", – считает местный нацбол.

Екатеринбург и дальше

Пора в Екатеринбург. До него триста километров: сгнившие заборы селян, поредевшие деревни и города, основанные в 17-18 веках, как Ирбит. Там хватает красивых зданий, но много грязных тротуаров, облезлых стен и прудов. Когда на Урале основывали поселение, то в центре ставили фабрику, делая запруду на реке или ручье.

Привет от 1990-х: один из водителей, открывших дверь своей "Газели" – Артем Ноговицын. В юности знал Евгения Ройзмана, начинавшего как "уралмашевский". Потом были годы в лагерях. Теперь – шансон и работа дальнобойщиком, профессия мотает по стране и заводит за рубеж: "в Финляндии за немытую фуру штрафуют". Первым делом он предлагает перекусить, на прощанье спрашивает, есть ли у меня на ночевку хлеб и спички.

"Ройзман – да, хороший мэр, бумагами в кабинете шелестит. А что делает – не ведаю", – ответил на вопрос дед-екатеринбуржец, что оставляет на выезде из города. Год с небольшим назад мы с Катынской стояли там же. История повторяется, но добавляется дождь. Екатеринбург – современный город: новые кварталы, парки, памятники, неоновая реклама. В метро только одна линия – роют его в скальной породе, где периодически находят золото. Тогда стройка останавливается и начинается добыча.

Один из символов Екатеринбурга, который так сразу и не увидеть – колония общего режима №2. Прибытие в лагерь сопровождалось для некоторых зеков изнасилованием, ФСИН там лютый. Из ИК-2 освобождался нацист и шоумен Максим Тесак. Там же досиживает десятилетний срок серийный убийца мигрантов – скинхед с чукотскими корнями Артур Рыно. "Он рисует иконы Николая II и бредит, как после зоны уедет воевать на Донбасс за Святую Русь", – передал наш общий знакомый. "Звонок" у Рыно в 2017 году.

Палатка той ночью была раскинута на скальной возвышенности у трассы на Пермь. Шумели сосны, барабанил дождь, утром – рыбные консервы и опротивевший арахис. Гармония пошатнулась, когда я вылез из палатки: ебургцы знатно замусорили лес. Перерыв же на обед ждал у пермской объездной, на фоне ЛЭП и огромных заводских труб. Меня первый раз подвозил протестант, цирковой импресарио и бывший наркозависимый. Три сотни километров он слушал суровый ганста-рэп из Челябинска. Между Екатеринбургом и Пермью де-факто Уральских гор нет. Все интересное – на юг или на север.

В Перми стопится первый политизированный человек за всю экспедицию – Вячеслав из Кунгура. Он обеспечивает свою семью на авторской фурнитуре, в салоне машины играет "Кино", а некоторые СМИ, в которых я публиковался, ему знакомы. "Лет десять назад не подумал бы, что буду гостить в США, ездить на выставки в Германию, и не работать на "дядю". Но покидать Россию не собираюсь. Многое в городском быту раздражает. Но – это моя земля, где я создаю комфорт семье. Не понимаю спесь московской оппозиции к провинции. Хотя сам либерал", – размышлял он. Дорога была дальняя, полтысячи километров, мы попрощались на окраине Кирова. Он – искать хостел, я – ехать дальше.

"Медвежий угол": Киров – Кострома

Говорят, что Киров (Вятка) – красивый город. Это правда. Город я видел в прошлой сибирской поездке. Тогда вечерело. Теперь стояла ночь, а местные демонстрировали боязнь гаишников: на выезде стоял знак "40", но машины ползли со скоростью двадцать километров, пока не минуют пост с весьма упитанными сотрудниками.

Днем, пока Вячеслав делал перерыв, я бродил возле забора ИК-17, омутнинской колонии общего режима. Возведена она прямо у трассы, на болотистом месте, заборы деревянные, в центре гора полена с трехэтажный дом. Бродят мрачные фсиновцы. “Каспаров.Ru” уже про это заведение. "Вещи, которые можно сломать – ломают, юридическую литературу рвут, письма и фото сжигаются, предварительно над ними глумятся, топчут. Избивают за любую мелочь: за не застегнутую пуговицу, не так застланную койку. Ни один десяток человек изнасилованы "козлами"", – конец цитаты.

Обычные жители Вятки отличаются открытостью. Автостоп тут легкий, как и в Костромской области. Население этих лесистых регионов, сохраняется почти без изменений со времен средневековья – белобрысые русские поморского типажа.

"Пока я молодой – то здоровье гроблю. Химические башни чищу. Зачем мне в Москву ехать? И здесь платят. Надеюсь, перепонки не вырастут", – презентовал себя Игорь. И назвал губернатора Никиту Белых "пассивным" (нецензурно): "он распух на взятках, а мужиков за дрова с леса сажают. Ты понимаешь – это мой лес, я здесь родился".

После сибирских рек, к которым трудно подступиться, вятские доставляют удовольствие путешествующему. Песчаное дно, пляжи, незамутненная вода. Река Великая, где я плаваю, к сожалению, прохладная. Как-никак, сентябрь заканчивается. Интересно, что к августу реки Вятки и Костромы сильно мелеют. Хотя погода здесь прохладная, а через день моросит дождь. Ночью бывает зябко и туманно. "Лето мы видим редко", – говорят тут.

Нитка маршрута, приближающего к Москве: Киров – Котельнич – Шарья – Кострома – Ярославль. Дорога уже которую тысячу километров нормальная. До Котельнича берет водитель скорой помощи пенсионного возраста Александр. "Смотри, там совхоз был, каждому работнику по квартире давали в многоэтажке. Нет его. Недавно хоть коровник частный открыли. Так по всей области", – комментировал он окружающий мир. Проносились умирающие деревни, окруженные огромными и пустыми уже лугами. В некоторых кировских поселках квартиру сдают только за коммуналку, а за работу платят неполные десять тысяч рублей. Белых и Марию Гайдар водитель презирал.

В Костромской области печаль продолжилась, а дороги превратились в ад, которого в Сибири я не видел. Дальнобойщик Андрей шел в Архангельск, работу свою обожал, а регионы знал хорошо. "На северо-востоке европейской части добротный лес почти весь спилили. Валят молодые деревья", – говорил он, встречая бесконечные лесовозы. Когда он уходил на Котлас, мне очень хотелось взглянуть на Поморье. Но денег осталось 100 рублей.

Восемь часов ушло на преодоление 320 километров между Шарьей и Костромой. Полотно как будто били ковшами эскалатора, вдоль него – нищие и редкие деревни, закрытые школы, мрачного вида город Мантурово. За рулем фуры был первый украинец, что мне остановил. "Украина – это не государство. Путину надо было после Крыма войска вводить до Галиции. Когда бандеры на Майдане заварушку устроили, я выходил и говорил – что творите? Потом мне позвонили с СБУ и сказали – Женек, тобой "Правый сектор" интересуется. Бросил нажитую хату, и с женой – в Москву. Как беженцев не оформляли", – считал и вспоминал Евгений, мужчина лет пятидесяти. Работящий, как и многие украинцы, свою жену он полюбил навечно еще в школе, а мне предложил ужин. Потом он звонил на родину, и ему рассказывали, как, якобы, на знакомых украинских дальнобойщиков наезжали из "Правого сектора", "Азова" и крымско-татарских исламистов, блокировавших Крым.

"Слава Украине!" – прощался я с ним. "Не слава России или Украине, а слава Христу", – ответил Женя. Я закутался в спальник и ждал утра на остановке, подрагивая от холода. Потом погулял по Костроме, приятному городу с историческими кварталами. Волга цвела планктоном, как и в Ульяновске. Затем подвезла девушка Света, бывшая автостопщица, немного промайдановская и категорически антипутинская. Затем Москва.