«Искали кольца, кресты, золотые зубы»

Как и почему большевики сносили старые кладбища

Почему большевики сносили старые кладбища и как это поменяло мировоззрение и историческую память людей в России. Профессор кафедры истории и политологии Новосибирского государственного технического университета Екатерина Красильникова написала об этом книгу – "Помнить нельзя забыть".

– По словам очевидцев, самое старое Городское кладбище в Новосибирске вооруженные лопатами комсомольцы сносили под песню "Марш энтузиастов" и проклятья старожилов города. Почему на фоне множества других проблем для новой власти было так важно избавиться от старого кладбища?

– Тут несколько факторов. Это самое первое кладбище в Новониколаевске (ныне – Новосибирск. – СР) располагалось там, где сейчас в городе находятся Центральный парк и стадион "Спартак". Рядом с ним до революции была построена кладбищенская церковь, получившая название Воскресенской. На этом кладбище были похоронены выходцы практически из всех губерний, переселенцы времен столыпинской реформы, люди из Украины, Белоруссии, Польши. Сюда на заработки ехали даже жители Сахалина. Новониколаевск был центром притяжения. Но после Гражданской войны кладбище пришло в жуткое запустение – из-за боевых действий, из-за эпидемии тифа, когда погибших сваливали там кучами… К тому же после войны оказалось, что некому ухаживать за могилами – родственники многих из погребенных здесь или погибли, или уехали. Второй фактор – это то, что статус краевого центра заставлял новую власть решительнее других расставаться с прошлым. Они старались быстрее создать город социалистического типа, избавиться от "пережитков" дореволюционной культуры. К тому же на этом кладбище были похоронены "отцы города", память о них для новой власти была не нужна. Поэтому уже где-то в 1925 году кладбище было решено снести, на месте исторического некрополя, где были самые значимые захоронения, устроили Кладбищенский сад, теперь это Центральный парк. А еще в 1920 году на заседании Новониколаевского губревкома было принято решение "О вырубке кладбищенской рощи". Город замерзал. В 1929 году было принято решение о закрытии Воскресенской церкви на Старом кладбище, воспринятое прихожанами резко отрицательно. В апреле 1930 года у церкви собралось около тысячи возмущенных жителей Новосибирска, которых разогнали с помощью милиции. Помещение церкви передали администрации парка. Некоторое время здесь располагался планетарий. В 1970-е годы здание сгорело.

– Уничтожение старого кладбища в Новониколаевске было, конечно же, не первым подобным актом новой власти в Сибири?

– В Сибири, как и по всей стране, ломать и вычищать старые кладбища власти начали с середины 20-х, а параллельно уже шло создание новых памятных мест – часто на этом же кладбище. Расчищался участок, где хоронили новых героев, погибших, например, в боях с колчаковцами или ставших жертвами кулацкого мятежа. В Новосибирске коммунистическое кладбище создавалось уже на Новом городском. Там хоронили первых советских депутатов, которые были свергнуты в ходе чехословацкого мятежа. Уже в 50-е годы их останки перенесли в сквер Героев революции.

– И теперь там стоит памятник. Но мы можем знать наверняка, что там захоронены именно герои революции?

– В основном там лежат жертвы колчаковцев. Но совсем не только революционеры. Я знаю одну историю, как крестьянин приехал из деревни в город торговать, его на базаре задержали не пойми за что, отправили в тюрьму, дело разобрать не успели, а потом со всеми остальными расстреляли. Тела сбросили в овраг. Захватившие город большевики свезли найденные ими в овраге реки Каменка и во дворе тюрьмы тела жертв Колчака во двор похоронного бюро. Там они устроили жуткий перформанс из перемороженных и искореженных тел и сфотографировали их. Таким образом использовали возможность дискредитировать врага.

– Где в Сибири власти, уничтожая кладбища, действовали наиболее радикально?

– В Барнауле в 1930-е годы уничтожили два больших кладбища. И именно в Барнауле осуществили саму радикальную идею – вскрывать старые захоронения ради ценностей, оставленных в могилах. Это было подкреплено постановлением местной власти. Искали кольца, кресты, золотые зубы, к поискам привлекали даже детей. По современным меркам это уголовная статья, а тогда могилы разорили и бросили, собаки кости по городу таскали, дети черепами в футбол играли. Все это подавалось как необходимая помощь молодой советской власти.

– В других городах такое начинание с разграблением могил не подхватили?

– Нет, нигде. Если говорить, например, о Томске – это старый культурный центр. Там еще до революции сформировались краеведческие традиции, музейное дело. Были свои активисты – сильные и упорные. Томская профессура и врачи были известны во всей Сибири. Томск был религиозным центром, там были мужской и женский монастыри – Алексеевский и Предтеченский. Были развиты традиции, связанные с паломничеством, с могилой старца Федора Кузьмича – томичи до сих пор убеждены, что старец это Александр Первый. Томск город с традициями, памятью, поэтому местная интеллигенция насмерть стояла за свои ценности, за исторический некрополь в частности, и за свои убеждения сильно пострадала от властей.

– Кто были эти энтузиасты, отстаивавшие памятные места?

– Директор краеведческого музея Михаил Шатилов доказывал местным властям, что нельзя уничтожать значимые художественные и исторические памятники, такие, например, как могила и келья Федора Кузьмича. Он создавал в Томске лучший в Западной Сибири музей. Дело не только в том, что он собрал в музее, он умел создавать такие экспозиции, читал такие лекции, задавал такую планку, которой и теперь не удается достичь. Его позже репрессировали, Шатилов умер на Соловках.

А музей после него вынужденно переориентировался – томская старина ушла на второй план. После убийства Кирова в Томске началась его мемориализация, ведь здесь в 1905 году стартовала его карьера профессионального революционера. И в местном краеведческом музее размещались экспозиции, посвященные Кирову. Из него раздули то, чего в реальности и близко не было. Оставшиеся в городе большевики в 1934-м его еле помнили. Когда Кирова застрелили, кто-то из томичей, прочитав в газете биографию вождя, удивился, что это был их Серега Костриков. Но сказать что-то лишнее о нем было страшно. Я читала воспоминания о том, как людей репрессировали за это на 10 лет лагерей. А нового директора музея Александра Уланова репрессировали тоже в связи с Кировым. Кто-то в мусорном ведре в музее нашел портрет Кирова и донес. К тому же еще донесли, что когда Уланов принял в музее экспозицию, посвященную Сталину, он якобы вздохнул и сквозь зубы пробурчал: "Сколько денег потратил на эту гадину".

– А в Омске жил Валериан Куйбышев, и там вынуждены были повсюду создавать памятные мемориалы ему…

– Да, там был создан свой микрокульт Куйбышева. Для всех погибших соратников Сталина, даже если они покончили с собой, как Куйбышев и Орджоникидзе, создавались карликовые культы, они поддерживали основной культ – сталинский. К сожалению, эти микрокульты затмевали все другие региональные темы и очень сильно обедняли память о реальной местной истории, которой можно было бы гордиться. Возвращение традиционного краеведения в Томске и Омске началось только в перестройку. Хотя в Омске, в отличие от других городов, довольно долго сохранялся исторический некрополь. Его не успели снести и вплоть до середины XX века, и местные краеведы его хранили. Был такой директор музея Андрей Палашенков. Он записал, зарисовал и сделал фото омского некрополя, который снесли уже в 50-е годы.

В 2005 году в Омске на месте бывшего мемориального казачьего кладбища навели порядок, нашли обломки надгробий, сложили их и создали мемориальный сквер, восстановили небольшую церковь. И это выглядит достойно, красиво. В Новосибирске ничего похожего нет, к сожалению. Были предложения сделать мемориал в Центральном парке или Березовой роще – не сделано. Когда открывался исторический парк "Россия моя история", мы, краеведы, предлагали оргкомитету сделать мемориал всем жертвам Гражданской войны, ведь в городе тогда половина населения исчезла. Память об этой трагедии должна действовать как прививка, чтобы подобное никогда не повторилось.

– И все-таки, возвращаясь к истории сноса повсюду старых кладбищ. Насколько рационально действовали в этом смысле большевики?

– Я думаю, что большевики работали прежде всего не со знаниями, а с эмоциями. А что вызывает самую острую эмоциональную реакцию, чувства, которые не забудешь? Это смерть и похороны. Они устраивали торжественные похороны своих героев. Как только города, например, освобождались от колчаковцев, сразу же организовывались торжественные похороны жертв Колчака. Это была всеобщая технология.

Большевики даже раскапывали могилы или находили незахороненных – и торжественно предавали земле. Это были похороны-демонстрации. Здесь был востребован опыт всех революционных похорон: и Парижской коммуны, и революции 1905 года, и новых героев в Москве на Красной площади в 1917 году.

Кто-то это продумал, сценарий был расписан вплоть до того, кто за кем идет в колонне траурного шествия. До революции были свои похоронные традиции: где священник идет, где родственники, где коллеги, где зеваки – все регламентировалось. Большевики изъяли всю религиозную атрибутику и фигуру священника из шествия, а взамен этого добавили политические, революционные атрибуты – место икон заняли лозунги.

– Этот большевистский культ новомучеников был сродни религиозному?

– Нет, здесь было подчеркнуто атеистическое представление о смерти и жизни. Но люди, которые были воспитаны в религиозной среде и имели религиозное сознание, не могли сразу перейти к атеистическим убеждениям. Поэтому оттенок религиозности в новых революционных культах появлялся стихийно, граждане сами могли явиться на похороны с иконами и крестом, произносились формулировки в привычном религиозном стиле "светлая память", "спите спокойно" – это то, к чему люди привыкли. Постепенно заменявшие иконы лозунги тоже становились сакральными в некотором смысле. Ну и квазирелигиозный культ Ленина – это тоже своего рода скрещивание вытесненных религиозных культов с новыми революционными святынями. Применялись и другие практики, заимствованные из религиозной традиции. Например, сбор кирпичей на дом Ленина в Новосибирске, построенный в память вождю в 1925 году, – это ведь исконно православная практика, так верующие собирали по кирпичику, по копейке на строительство храмов. Большевики воспроизвели много старых культурных практик и технологий, ни от чего полезного не отказались. А люди воспринимали "на ура" привычную схему действий.

– А примеры какого-то сопротивления внедрению новых ритуалов и разрушению старых похоронных традиций и кладбищ в Сибири были?

– Я анализировала похоронные объявления в газетах сибирских городов за первые 20 лет советской власти. В них указывался формат похоронного ритуала. Где-то специально указывали, что похороны будут гражданские. И наоборот: умирает старый профессор в Томске, в объявлении пишут, что вынос тела из Кафедрального собора – значит, будет отпевание по религиозному обряду. Но к 30-му году из газет фактически исчезают объявления о православных похоронах. Сказывалось и давление властей, и закрытие церквей – просто уже негде было отпевать согласно православным обрядам. Хотя все равно людей отпевали потихоньку, священников стали звать на дом.

– Это преследовалось?

– Это не одобрялось, но вытравить было невозможно. В центре и на юге страны эта традиция была еще сильнее. Поэтому большевики смирились, махнули рукой на стариков, но на молодежь через школу и комсомол воздействовали, давили.

И еще было такое: комсомольские похороны, пионерские. Утонул какой-то пионер в реке – его похороны политизировались, часто героизировались, и дети хоронили его с барабанами "без попов и обрядов". Не важно, как кто реально погиб. Например, был в Томске известный журналист Яша Лазовников, он из деревни в деревню плыл на лодке и утонул, но несчастный случай выдавался за героическую смерть от происков врагов революции. Придумали соответствующую легенду и хоронили как героя со всеми новыми революционными ритуалами.

Но интересно, что к началу 30-х годов такие похороны-демонстрации устраивать уже перестали. Людей настраивали на строительство светлого коммунистического завтра, похоронные процессии в это не вписывались. Потом их заменили демонстрации против "врагов народа". Со временем все большевистские мемориалы стали приходить в запустение. В 1939 году исполнялось 20 лет освобождения от колчаковщины – дату можно было использовать для патриотического подъема перед надвигающейся войной, а вести людей, как выяснилось, некуда – нет памятника даже жертвам Колчака. Срочно слепили в нескольких городах "под дату" памятники – да такие, что лучше бы не делали, долго они не простояли.

– Вот такое многолетнее насильственное уничтожение вековых традиций и обрядов как сказывается на сегодняшней идеологии?

– Когда новосибирский мэр-коммунист Анатолий Локоть говорит, что "будет второе пришествие Октября, второе пришествие социализма" – в этом весь сюр нашего отношения к традициям, обрядам, прошлому и будущему. В то же время в государственном законодательстве появляются такие формулировки, как "оскорбление чувств верующих" . В 20-е годы, кстати, большевики требовали, чтобы из церкви вынесли портреты императора Николая II и императорской семьи, потому что их присутствие "оскорбляет революционные чувства масс". При этом еще везде старается успеть РПЦ. Вот уже появилась тема мемориализации жертв сталинских репрессий. РПЦ в местах расстрелов, других значимых местах ставит кресты. Насколько это правильно? Те люди – жертвы репрессий – сколько из них православных? Среди них было много и атеистов – те же партийные функционеры и чекисты, эсеры и анархисты. Но церковь под себя все "подгребает". То же делали и большевики, когда жертв колчаковской расправы хоронили как борцов и героев. Помните среди них крестьянина с базара?

Я говорю о том, что в итоге почти векового эксперимента с исторической памятью, традициями, обрядами (в том числе и похоронными), с разрушением всего и вся мы имеем сейчас то, что имеем. У нашего современного государства политика памяти непоследовательная и аморфная. Попытка объединить все со всем. И при этом не извлечь уроки, не покаяться. Прошло 100-летие революции, но глобальной мемориализации, направленной на примирение, – не было. У современного государства нет идеологии – ему нечего предложить обществу.

Григорий Кроних

Источник: