«На политические темы с сыном мы не разговариваем»

Как жил Крым до России и стал ли он жить лучше за последние пять лет

Ровно пять лет назад президент  подписал договор, согласно которому Крым и город федерального значения Севастополь стали российскими регионами (что не признается большинством стран).  уже , как сейчас относятся к событиям «Крымской весны» ее главные акторы. На этот раз мы решили поговорить с местными жителями, общественниками и экспертами, чтобы выяснить, как за пять лет поменялась жизнь на полуострове. Они рассказали, что происходит с медициной, на которую были потрачены огромные деньги, как работают полицейские и судьи, которые раньше были украинскими, верят ли люди в «великое русское будущее» и что стало с сотнями наркозависимых, получавших раньше заместительную терапию, которой в России нет.

***

Сергей, 57 лет, предприниматель из Симферополя

Сказать честно, конечно, чувствуется разница, и чувствуется отношение другое по законодательным моментам по сравнению с тем, что было на Украине. Больше у нас было коммерсантов, больше возможностей работать и зарабатывать. Но предприятий как таковых нет, где могли бы люди преклонного возраста, имея определенные профессиональные навыки, работать, стоять за станком, получать свою зарплату и достойно уйти на пенсию. Это началось еще при Украине, давным-давно.

Поэтому чувствуем себя в принципе как дома, можно сказать, но есть недостатки, конечно (смеется). Это понятно. Но все-таки, как бы сложно и трудно ни приходилось, из многих уст плохого вы не услышите никогда. Все равно мы вернулись в свой дом.

Чиновники, которые остались работать после 2014 года, — они не предавали и трудились, что им терять? Им никто не предъявляет претензий. Есть те, кто на волне тех беспорядков [в Киеве] надеялся, что это положение будет сохраняться, но их поставили на место.

А так, с транспортом — все новое: автобусы новые, скорые новые. Все обновили. Раньше все на ладан дышало. На эту тему можно разговаривать долго, и мнений будет целая куча. Я общественным транспортом не пользуюсь, но жена ездит — говорит, все чисто, аккуратно. Раньше, говорит, зайдешь — до ручек боишься дотронуться. Теперь все комфортно, тепло, чисто.

Сейчас хоть дали транспорт, машины, бензин работникам скорой. Они выезжают, приезжают — молодые, сильные, здоровые, которые физически могут поднять больного. Раньше было по-другому. Допустим, надо скорую вызвать, им говоришь: сейчас приезжайте, на бензин вам дам и на все, что надо. И тогда они ехали. Но, кстати, все было как-то помягче, подоступнее.

Фото: Александр Аксаков / Getty Images

Бензин по качеству… Иногда выезжаю в Краснодар — чувствуется, что там и цена другая, и топливо по качеству другое. Буквально недавно ездил в Уфу, там совершенно другое топливо. Заправились, отлично доехали.

Родственники очень у многих есть [на Украине], и друзья есть. Раньше периодически общались, но в ходе последних событий они даже не приезжают, и какой-то у них страх — не отзываются. Все-таки там идеологическая полемика на таком уровне, что некоторые даже поверили в этот бред, который там говорят и нагнетают. А вообще очень много людей там, которые наши, — желают жить и дружить. Все равно мы должны быть вместе. Разделять нас нет смысла. Тяжело им, конечно, сейчас, но это политика делает свое дело.

Валентина, 67 лет, учительница на пенсии из Раздольненского района

Проблем было, конечно, очень много. Хоть по закону медицина [на Украине] была бесплатная, но все было платно. Даже палец йодом помазать — надо было заплатить. Мне 67 лет, мне нужна была еще тогда операция — поставить эндопротез, но все было платным, и мне сказали «ну что, на костылях будете ходить». К власти шла [Юлия] Тимошенко, и здесь были представители ее блока, и они привлекали к себе всякими способами, и мне сказали, проголосуете за нее — значит, поможет с протезом. И она действительно мне помогла, я ей благодарна за это, потому что меня бы давно, наверное, уже бы не было на белом свете.

В России у нас сейчас очень много внимания уделяется здравоохранению. И диспансеризация идет, и профосмотры, и на операцию можно попасть. У меня подруга, так ей уже несколько поставили эндопротезов.

Когда случился референдум, у нас был просто праздник. Люди, которые уехали уже лет 10-15 назад из сел и работали в городах, но были прописаны здесь, — приехали обратно. Я учительница, и они со мной здороваются, я даже некоторых не узнаю уже. Все приехали проголосовать. Они могли бы и не приезжать, но они были за то, чтобы Крым перешел в Россию, поэтому бросили все и приехали. У нас было больше 90 процентов голосов «за». Представляете, это сколько? Многие не верят, говорят, что это подделка, а я по своему селу знаю, что это так.

У нас, учителей, очень маленькая была зарплата, очень маленькие пенсии. Еле-еле доживали, ничего не хватало. У меня зарплата была 1200 гривен. Когда мои одноклассницы из России спрашивали, сколько у тебя пенсия, я им пишу: тысяча. Они: а сколько это по-русски? Тогда в три раза мы умножали. Они мне пишут: брешешь (смеется). Я не могла даже поехать к своей маме в Россию, потому что просто не хватало средств. Когда пришли мы в Россию — я, конечно, наконец-то съездила. И этим летом ездила.

По работе после 2014 года учителям было очень сложно. Много всего нового, первые два года переходили. Потому что не было у нас в школе ни интернета, ни компьютеров, ничего такого. И мы привыкли к украинской системе образования — люди, которые очень давно работали, они более консервативны, им было трудно. Но все равно мы это все приняли и перешли быстро. Нам это все нравится, и, главное, детям нравится.

Фото: Виктор Коротаев / «Коммерсантъ»

Сейчас уже ферму восстанавливают, появились рабочие места. Дороги у нас восстанавливают. Раньше по той же Евпатории невозможно было ехать, одни ямки. А сейчас — красота. Это как глоток чистого воздуха.

В Крыму, конечно, все дороже. И при Украине было, и при Советском Союзе. Это и сейчас, конечно, осталось. Тем более что воду Украина перекрыла — не было ни огородов, ничего. Но провели воду из другого места, люди стали пробивать скважины. И все равно у нас всего полно — и овощи, и фрукты. Стало дороже, когда рубль упал, но мы же все понимаем политическую обстановку. Мы говорим: ничего, потерпим, лишь бы у нас не было войны. Мы боялись больше всего войны.

Но люди, знаете, всякие есть. Если смотреть на политическую обстановку — у нас те же самые чиновники остались у власти. Они не поменялись, понимаете? Если бы поменять… Может, стало бы лучше. То был отец у власти, теперь — сын. У них свои магазины, свои кафе, рестораны и все такое. Люди же все это знают, их дома рядом с нашими. Я понимаю, что сейчас не социализм, как раньше, что это дикий капитализм. Понятно, что общество расслоилось и еще больше будет расслаиваться, что будут и бедные, и богатые.

У меня сын на Украине остался, потому что у него там семья. Но он же мой сын. Я его люблю, и он меня любит. Мы общаемся постоянно, и он ко мне приезжает, никаких пока проблем, через границу нормально переходит. На политические темы мы не разговариваем. А вот двоюродная сестра перестала со мной общаться. Она, хоть сама и русская, родилась в Воркуте, прожила почти всю жизнь в Черновцах (юго-запад Украины — прим. «Ленты.ру»), и она полностью на их [Украины] стороне. Звоню: «здрасьте — здрасьте, как дела — хорошо», и все. Когда-то я сломала ногу, и она приезжала, помогала. Теперь этого уже нет. Я уже и забыла, когда мы последний раз в «Скайпе» созванивались. И многие такие есть. Некоторые ругаются, некоторые семьи вообще рассорились, даже самые близкие люди.

Александр, предприниматель из Армянска

Ремонтируются дороги, благоустройство полным ходом, действуют соцпрограммы различные, строятся детские площадки — и так далее, список можно продолжать долго. Сегодня, например, состоялось открытие городского бассейна при спортивной школе нашего города.

Я не привык заглядывать в чужой карман, но могу сказать смело, что количество автомобилей в городе и в Крыму в целом значительно возросло, старые машины сменились на новые. Полагаю, что это критерий [роста доходов].

Армянск — приграничный город, северные ворота Крыма. Обстановка [в 2014 году] была довольно напряженная, но в целом у людей внутри был праздник. Настрой был позитивный, с верой в светлое российское будущее. Настало ли это будущее? В процессе. Невозможно быстро построить то, что четверть века разрушалось. После Майдана точно проблем много было бы.

Мост, аэропорт, трасса «Таврида». Страна-то большая — есть куда летать! Проблем масса, но не скажу, что их не было при Украине. Кому нужны решения проблем — тот их находит. И за бугор летают, и всевозможными банковскими системами пользуются. Не скажу, что все прямо так просто, но при необходимости все решаемо.

Трасса «Таврида» в Крыму Фото: Сергей Мальгавко / ТАСС

Множество проблем нам наши непутевые соседи устраивают, бывшие соотечественники. Канал перекрыли, в результате чего много проблем было, в том числе экологическая катастрофа в Армянске в прошлом году. Блэкаут устроили, почти полгода практически без света сидели, продовольственную блокаду устроили, но с этими проблемами наше правительство нам помогает справиться. И пересекающим границу с той стороны регулярно палки в колеса ставят.

Если не касаться политической темы, то взаимоотношения [с украинцами] вполне нормальные. Все возможные конфликты, как правило, именно на этой почве происходят. Но многие украинцы поддерживают выбор крымчан, а некоторые даже с завистью относятся, мол — эх, повезло вам…

Здравоохранение: бюрократия вместо коррупции и исход врачей

Екатерина, журналист из Севастополя

Надо понимать, что финансирование украинской системы здравоохранения осуществлялось исключительно за счет бюджета, то есть такой реформы, как в России — со страховой системой — там не было. Постоянно был недостаток финансирования, и система приходила в угнетенное состояние. По 25 лет в больницах не было ремонта, старая мебель, старое оборудование. В больницах и поликлиниках не хватало элементарных вещей, я про лекарства даже не говорю. То есть на прием к педиатру нужно было приходить со своей тетрадочкой, стопочкой бумаги, клеем, карандашами и так далее. Что касается лекарств и перевязочного материала — это все покупалось исключительно за свой счет, обследования многие были платными. Если попадаешь в стационар, конечно, сделают УЗИ, но КТ, МРТ — все было платным. Я в 2014 году два месяца провела в реанимации, и каждый день платили за КТ у частника. Частник пошел навстречу, и мы платили полцены.

С одной стороны, это огромный минус, потому что людям приходилось практически полностью оплачивать свое лечение. Хотя, честно сказать, медики при Украине зарабатывали мало, 150-200 долларов, и они принимали «благодарности». По собственному опыту могу сказать, что расценки за такие «благодарности», которые приняты в России (по рассказам тех, кто ездит на материк) и на Украине, очень сильно разнятся. Не знаю, можно ли это называть коррупцией, потому что часто встаешь на сторону врача — ведь это люди, спасающие жизнь. Сейчас же этого явления стало намного меньше, потому что с приходом России на низовом уровне стали очень сильно закручивать гайки. Благодарности, шоколадки, какие-то презенты от пациентов могут грозить увольнением.

Конечно, зарплаты выросли, но по сравнению с Украиной и остальной Россией очень сильно разнятся. Если по статистике, которую нам показывают, средняя зарплата врача составляет 50 тысяч рублей, то по платежкам в поликлиниках мы видим, что разница в два раза — они получают 20-25. Но это поликлиники, и какие-то другие, неденежные больницы. Есть и денежные специальности. А санитарки называют цифры и 10 тысяч, и даже меньше.

После 2014 года с материка пошло оборудование, была помощь, кажется, от . Привезли томографы. Но дело в том, что очень большое количество этой техники до сих пор, по прошествии пяти лет, стоит по подвалам больниц. Почему? Потому что старые сети, старые коммуникации, такие мощности они не тянут, кабинеты не соответствуют стандартам. Больницам, чтобы провести ремонт и полностью заменить сети, нужно потратить огромные собственные средства, которых попросту нет. Только-только это оборудование начинает устанавливаться.

Нельзя сказать, что плохо вообще все. Например, знакомый нейрохирург при Украине делал 30-40 операций в год, когда перелом позвоночника и нужно поставить имплант стоимостью 10 тысяч долларов, потому что у людей попросту не было денег. А сейчас — по 250 таких операций.

Вообще, самое золотое время было — 2014 год и первая половина 2015-го. В так называемый переходный период пришла очень большая гуманитарная помощь, появились медикаменты, расходники, врачам и медсестрам сразу подняли зарплату, и доллар по-другому стоил. Все потому, что было федеральное финансирование, в Москве решили сразу поднять медицину. Закончился переходный период — и все больницы, как говорят в фондах обязательного медицинского страхования, «плавно» были переведены на систему ОМС. Для врачей это было совершенно не плавно — это был шок. Непонятно, как писать, что писать, непонятна для здравомыслящего человека сама концепция, когда тебя штрафуют, глядя не на то, выздоровел твой пациент или нет, а за неправильно указанную единицу статистики.

Фото: Сергей Мальгавко / ТАСС

Сейчас, при России, правила меняются постоянно. Вводится электронный документооборот. Мы недавно столкнулись с тем, что в Симферопольском районе сломался компьютер — и они не могли выписывать рецепты. Людям приходилось ехать 30 километров в Симферополь, чтобы им выбили этот рецепт, обратно 30 километров, в свое село, чтобы педиатр поставил свои подпись и печать, а если что-то не так, то опять 30 километров туда и 30 обратно, и только потом ехать именно в ту аптеку, в которой лежит нужный препарат. Людям приходилось проезжать 120 километров, чтобы получить банальный инсулин.

Постоянно пропадают нужные препараты, с обезболиванием очень тяжело. У меня травма спинного мозга, мне выписывают препарат, который входит в список прекурсоров, и лично мне он не положен по федеральной льготе, я его покупала за свой счет. Так вот, я уже в течение полутора лет не могу получить этот препарат, потому что в моем городе федерального значения Севастополе право выдавать его имеет только одна государственная аптека, и на федеральных льготников у них его хватает, а для реализации за деньги они их почему-то не закупают. Я посылаю запрос в департамент — они отвечают, что деньги есть, готовы закупать, а проблемы — у поставщика. Поставщик говорит: да пожалуйста, у нас препарата на складах полно. И концов не найти.

Постепенно стало ясно, что происходит очень большой отток персонала, они или меняют профиль, или вообще уходят из больниц — например, в медицинские представители, в ту же журналистику. Действительно — не стало лора в одном поселке, с онкологами большая проблема, может быть один педиатр на три-четыре участка, детский травматолог — огромная проблема, в большой больнице в городе с полумиллионным населением — в ночную смену всего один педиатр, и не дай бог по скорой привезут двух детей. И огромный отток неонатологов в родильном доме.

А, и оптимизация!

, профсоюз «Действие»

Там начались те же процессы, которые характерны для здравоохранения России, связанные с проведением так называемой оптимизации, под которой чаще всего понимается сокращение штатов, объединение различных медучреждений под крышей одного юрлица. Это сопровождается иногда увольнениями, ликвидацией каких-то подразделений. Как в целом по России, это далеко не всегда ведет к улучшению ситуации с оказанием медицинской помощи, а иногда даже к ухудшению.

В отдаленных районах, населенных пунктах Крыма ситуация такая (она сложилась до присоединения к России), что врача там в принципе не видели, это фигура полумифическая. Насколько я знаю, власти пытаются с помощью мобильных комплексов эту проблему решать. Но в целом ситуация достаточно тяжелая.

Другая проблема — внедрение системы ОМС, когда медицинские учреждения вынуждены зарабатывать. Нередко эти тарифы, объемы услуг и планы, которые им дают, занижены. Соответственно, денег не хватает для того, чтобы платить нормальную зарплату людям и обеспечить необходимый объем медицинских исследований, бесплатных лекарств. Проблемы такие же, как по всей Российской Федерации. Но отчасти они усугубляются еще и тем наследием, которое досталось. Там [на Украине] эта сфера также недофинансировалась. И еще усугубляется тем, что есть некоторые сложности перехода и несколько обманутые ожидания. Это тоже имеет место.

По тем сигналам, которые мы получаем, далеко не все так благополучно — и пациенты недовольны, и врачи.

Туризм: русские вытеснили украинцев, сертификация отелей может ударить по индустрии

Борис Зелинский, председатель правления Регионального отделения  в Крыму и Севастополе

Тот год [2014-й] был для Крыма очень сложный, непростой, потому что, в связи с определенными событиями, было непонятно, как дальше будет развиваться ситуация. И многие люди, в том числе и россияне, свои поездки в Крым отложили.

Традиционный рынок на тот момент для Крыма — граждане Украины. Они поехали в очень ограниченном количестве. Поэтому 2014 год был сложный, но начиная с 2015 года туристический поток начал восстанавливаться, и где-то уже в сезоне 2016 года, наверное, по количеству обслуженных туристов Крым вышел на 2013 год.

Отличие принципиальное в том, что до 2014 года у нас по статистике около 60-65 процентов [туристов] были граждане Украины, около 30 процентов — граждане России, до 5 процентов — белорусы, ну и дальнее зарубежье в пределах 1 процента. И сейчас главное то, что практические на 95 процентов отдыхают в Крыму граждане России. Остальные 5 процентов — это украинцы, белорусы и страны дальнего и ближнего зарубежья. Поэтому главное отличие — замещение украинского туристического потока россиянами. Мы считаем, что для Крыма в этом все равно больше плюсов, потому что тут два момента: во-первых, граждане России более платежеспособны, во-вторых, россияне больше интересуются историей Крымского полуострова, историей Севастополя, более активно посещают экскурсии, музеи, и именно экскурсионная составляющая в Крыму выросла сильно.

Что касается туристической инфраструктуры — были, конечно, определенные сложности в переходный период, потому что многие объекты принадлежали различным украинских организациям, они были национализированы. Потом шел процесс их адаптации в новых условиях, закрепление за какими-то ведомствами, министерствами российскими или инвесторами, и так далее. Часть объектов уже обрели новых собственников, туда уже начинают потихоньку вкладывать деньги.

Фото: Сергей Мальгавко / ТАСС

Многие инвесторы присматриваются к рынку. Основные запросы и проблемы связаны с тем, что должна быть создана определенная инфраструктура техническая, потому что все-таки Крым остался в свое время без электроэнергии, без водного сообщения с Украиной и так далее. Транспортное сообщение было прервано — авиа, железнодорожное. Поэтому сейчас в течение пяти лет многие вопросы уже решили. Крым у нас получил энергобезопасность, водную безопасность, транспортная составляющая с вводом нового терминала аэропорта и Крымского моста значительно улучшила пропускную способность. И уже потенциальные инвесторы понимают, что приходит время вкладывать какие-то реальные [деньги] в гостиничный и курортно-санаторный сектор.

Поэтому думаем. Это дело небыстрое, но в ближайшие лет десять мы увидим в Крыму значительный качественный скачок в инфраструктурном плане. По моему мнению, наша курортная отрасль может смотреть с оптимизмом в будущее, потому что при Украине практически никакие деньги не вкладывались в инфраструктуру Крымского полуострова, методично проедалось наследие Советского Союза. Сейчас мы видим, что в Крым очень много денег заводят по линии ФЦП (федеральная целевая программа — прим. «Лента.ру»).

[В плане доходности туриндустрии] есть определенные нюансы. Все-таки сейчас на любом туристическом направлении большая конкуренция: у крупных игроков, средних игроков. Поэтому общая тенденция такая, что объемы [турпотока] могут увеличиваться, а доходность может не увеличиваться прямо пропорционально объемам. Но это применимо не ко всем, потому что у каких-то отдельных сегментов, отдельных объектов может быть картина более успешная, чем в предыдущие годы.

Вообще, сейчас в бизнесе такая тенденция, я бы сказал, общемировая, что в каждой сфере довольно большая конкуренция, и эта конкуренция не позволяет получать какой-то сверхдоход, потому что Крым, во-первых, участвует в международном туристическом обмене, и любой гражданин России потенциально имеет возможность поехать в Крым, на Кавказ, в Турцию, Болгарию, Грецию, выбирая, где лучше. Поэтому операторы и гостиницы стараются, по возможности, делать небольшие наценки или закладывать небольшую рентабельность, чтобы быть конкурентоспособными. Ну и плюс все-таки покупательная способность сейчас не очень высокая, поэтому граждане России очень внимательно смотрят на цены, стараясь приехать по какому-то спецпредложению.

У нас в Крыму так называемый частный сектор в большей степени выглядит так: или это мини-отели, мини-гостиницы, которые стоят как отдельные здания, или это продажа и сдача в аренду квартир и апартаментов. Формат хостела в жилом многоквартирном здании в основном в Крыму не практикуется. Для частного сектора Крыма более проблемным [чем продвигаемый  закон о запрете хостелов в жилых домах] будет закон о сертификации гостиничных услуг, потому что многие мини-отели не смогут пройти эту сертификацию и будут вынуждены или совсем уйти в тень, или как-то перепрофилироваться в жилые дома. Сертификация гостиничных услуг может сильно изменить у нас картину, потому что большинство наших мини-отелей строились на свой страх и риск. Люди, получая земельный участок для частного домовладения, там строили гостиницы «по своему образу и подобию», с нарушениями пожарных норм, норм санэпидстанции и так далее.

Правоохранительная система: ощущение беспомощности

Эльдар Лузин, адвокат по уголовным делам, работает в том числе в Крыму

Не буду говорить, что все плохо, но достаточно плохо. Потому что многие законов не знают. У меня сложилось такое впечатление, что любой следователь, дознаватель готов работать, но при этом они ждут по каждому своему действию указания от начальства. Возбуждать дело или не возбуждать, какую бумажку написать… Плюс коррупционная составляющая, такая круговая порука. Где-то — знакомства. Очень сложно бывает пробить стену непонимания со стороны сотрудников . На местах-то они все прекрасно понимают, с ними можно работать, но они, условно, тычут пальцем вверх и говорят: «нам там не дают». Один дознаватель вообще попросил меня выйти на улицу и прямым текстом сказал, что прокурор не дает ход делу, потому что у обвиняемого какие-то знакомства в . Коррупция была большая при Украине, и она никуда не делась.

Они практически на каждое действие просят разрешения сверху, те просят еще выше, и это такая громоздкая машина, которая не может нормально функционировать. Не знаю, с чем это связано — с российской действительностью или это крымский диагноз.

Фото: Александр Аксаков / Getty Images

Многие в этой системе работали еще до 2014 года, то есть при Украине. И как они дальше могут осуществлять свою деятельность, не имея российского юридического образования, у меня, например, возникает большой вопрос. Вообще без понятия, как они переучиваются. Некая формальная переаттестация была, и на этом все. Несмотря на то что много похожего в российском и украинском законодательстве, но все же Украина — это отдельное государство, Россия — это отдельное государство.

Я сталкивался с такими случаями, когда, например, мы заявили о преступлении в июне 2018 года, и нам не отвечали вообще, несмотря на то, что срок рассмотрения сообщения о преступлении в соответствии с УПК российским — трое суток, потом можно продлить до десяти и до тридцати. У нас это тянулось почти до сентября, после чего дело возбудили. На мой вопрос, чем они занимались, они начали задним числом придумывать какие-то отговорки, писать бумажки. При том что это делали и полиция, и прокуратура, и суд даже в конце. Судья мне даже намекал — просил забрать мою жалобу. Они и возбудили-то уголовное дело уже после жалобы в суд, понимая, что они нарушили все, что вообще возможно нарушить.

Сообщение о преступлении рассматривается в соответствии с приказом МВД, говорили мне. Все же Уголовно-процессуальный кодекс по законодательству России гораздо выше по юридической силе, чем какой-то там ведомственный приказ, даже если он существует на бумаге.

Буквально сейчас общались с коллегами — они говорят, что, оказывается, у многих госслужащих, практически у всех, в том числе у судей, есть второе гражданство Украины. По нашему законодательству это невозможно.

Мы разговаривали и с полицейскими, и с сотрудниками прокуратуры, они говорят о том, что очень большая отчетность, просто огромная по их делам, и они не успевают изучать законодательство даже при всем желании. И до 2014 года, с их слов, у них очень много всего было автоматизировано. Все отчеты делались через специальные программы и при необходимости нажатием кнопки выкатывались. А когда в 2014 году они перешли в Россию, эти системы были отключены, и все приходилось писать от руки по ночам, по выходным.

А что касается тех, кто переехал с материка, из регионов, то мне рассказывали, что среди них тоже многие в шоке от того, что эта громоздкая машина не может работать. Понятно, что в материковой России тоже много проблем в этой сфере, но даже они удивляются.

Наркомания: сотни людей без заместительной терапии

Евгений (имя изменено), общественник, работавший в Крыму и на Украине

«Пилоты» по заместительной терапии для наркозависимых, если не ошибаюсь, на Украине начались еще году в 2004. Суммарно в учреждениях, выдававших замещающие препараты, было около 800 клиентов. Они были во всех крупных городах — Евпатория, Севастополь, Симферополь, Феодосия, Керчь, Ялта, Джанкой. Симферополь — один из четырех пилотных городов во всей Украине, наряду с Киевом, Днепропетровском и Херсоном.

Безусловно, это показывало эффективность. Понимаете, для обывателя — я не говорю об оппонентах или злопыхателях, потому что люди, не столкнувшиеся с проблемой, и не обязаны знать каких-то нюансов — любые хронические заболевания, даже сахарный диабет, — это невозможность есть сахар. А на самом деле люди даже не задумываются, что диабет первой степени — это отслоение сетчатки, слепота, незаживление ран, эндокринная система идет побоку, ранняя смерть, для женщины — невозможность выносить ребенка.

И то же самое касается заместительной терапии, причем и со знаком плюс, и со знаком минус. Во-первых, это не замена уличных наркотиков медицинским препаратом. Не только замена. Безусловно, человек получает раз в сутки выверенную врачом дозу, но самое главное в заместительной терапии, пожалуй, это то, что вскрывается целый пласт. Это же субкультура по сути. Она очень замкнута в себе, и в силу этого человек практически никогда не обращается к врачам, и это чревато не только для него, но и для окружения. Человека ставят в условия, которые обязательны для заместительной терапии. Во-первых — флюорография минимум раз в полгода. Кроме того, есть такая вещь в заместительной терапии, которая называется переадресацией: клиента передают другим врачам — офтальмологам, сосудистым хирургам, врачам общих практик, дантистам.

Кроме того, это мощный импульс для социализации. Потому что, представьте, жизнь уличного наркомана раньше выглядела примерно так: утром человек просыпается с одной мыслью — нужно достать дозу, начинается обзвон дилеров, и тут же — криминал. Пока человек не примет наркотик — он не может нормально существовать. После года-двух прием наркотиков уже не приносит кайфа, а приносит только облегчение. Это ему и дает замещающий препарат, будь то метадон или бупренорфин. В Украине начинали именно с бупренорфина, и это со стороны людей, адвокатировавших заместительную терапию, было очень хитрым и правильным решением — по той причине, что само название менее стигматизировано, чем метадон. Все постсоветские страны выросли из одних пеленок, за исключением Прибалтики, и отношение к метадону везде одинаковое. Он появился в Украине только к 2008 году.

И вот представьте, как человек с улицы, который три года, пять лет, двадцать лет (я знал людей, которые 35 лет находились в употреблении) употребляет, — вдруг попадает в среду, где с ним обращаются как с человеком. Первое, что доносят в нормальной среде, — это то, что наркомания — это диагноз. Есть масса других неприятных моментов, но ты закрыл эту дверь и идешь дальше. Хоть с какими-то ограничениями, но тебе все по плечу.

Некоторые учреждения заключали договоры с центрами занятости, и это работает. Чудеса происходят. Вообще, человек в ремиссии — у него крылья, это второй шанс. Об этом каждый тебе скажет. Некоторые умные врачи использовали плацебо, потому что страх бывает сильнее физической зависимости.

Поэтому, отбросив политику, начало действия российского законодательства на полуострове было, мягко говоря, стрессом, шоком. Не только для самих пациентов, но и для их семей. Потому что сын, вернувшийся в лоно семьи, муж, жена, дочь, мама, папа и так далее — снова перед выбором.

Подавляющее большинство были вынуждены вернуться в криминальную среду. Многие люди привыкли к тому, что безопасно употребляют, и, вернувшись в уличную среду, напрочь позабыв наработанные годами правила безопасного поведения, сталкиваются с огромным риском.

Сейчас еще очень сильно наркосцена изменилась. Я могу говорить это точно: Украина была гораздо более «натуральной» страной в тот период, в 2012-2014 годы. Даже героина не было. Не знаю, в силу чего. Варили в домашних условиях то, что называли «ширкой», натурпродукт. Только на «Казантип» привозили что-то для избранных. При этом Россия с 2000-х годов, я это знаю точно, — это амфетамины, метамфетамины. И тут вдруг [происходят события 2014 года]… Мне рассказывали, что в первые месяцы произошла ротация дилеров на точках. Везде поставили своих.

Происходят смерти бывших пациентов заместительной терапии при странных обстоятельствах. Человек покупает что-то под видом опиата. Употребляет — и у него передозировка. Вызывают скорую помощь, врач делает инъекцию — вообще ничего. По протоколу, спустя какое-то время, — еще одну. Ничего. Человек умирает от передозировки. И что это за субстанция — непонятно.

Игорь Дмитров, Владимир Шумаков

Источник: