Детская болезнь конституционализма в либеральном движении

Как либеральные революционеры (в хорошем смысле слова), настроившиеся на стайерскую дистанцию, Михаил Борисович Ходорковский попросил целый ряд отменных юристов-конституционалистов подготовить на будущее проект демократической конституции будущей свободной России. Чтоб был, ибо, как известно, запас карман не тянет… Но, вообще-то, ужас как тянет… Это вам скажет любой ритейлер… Затоваренная бочка-тара – десятилетиями кошмар любого работника прилавка. Теперь я объясню, почему вся сия затея – артель "Напрасный труд". Отобранные мастера – прославленные правоведы из обоймы умеренных, но последовательных либералов. Но к моменту превращения стайерского забега к демократии в спринтерский – т.е. на выход к выборам учредительного собрания, именно эта идеологическая категория будет представлять собой исчезающее меньшинство. Будут либо царить популисты всех мастей, либо сторонники твёрдой буржуазной власти… Например, нынешняя украинская конституция потому так сбалансирована, что её основа была заложена при умеренном революционере, ныне неудобовспоминаемом Ющенко, а корректировалась она на самом романтическом этапе новой революции.

Поэтому Ходорковскому надо сначала "придумать" себе большинство в составе учредительного собрания, а только потом конституционный проект, этому большинству предлагаемый на утверждение. Впрочем, его подход – нормальная бизнес-стратегия. Хозяин выбирает концепт, который ему нравится. Для развития и совершенствования подбираются специалисты, которые либо разделяют энтузиазм заказчика, либо не возражают по служебной зависимости. Готовый вариант начинают продвигать. И тут либо слава и богатство, либо – разорительный провал. Кто виноват: сбой ли в интуиции заказчика, беспринципность ли экспертов, восхвалявших фасон и покрой голого платья короля, халтура ли промоутеров – это уже на финальные разборки полётов… Только когда на кон поставлена даже не судьба вновь вылупившийся из гнеда российской свободы, но сама страна – ставки слишком высоки.

Во всех приличных странах, когда учреждался демократический конституционализм, то сперва шла длительная и широкая общественная дискуссия по его базовым принципам и только потом, на основе отобранных, как на скелете наращивалась нормативная плоть. Вот в Англии и в Израиле консенсуса так и не возникло, и единый основной закон заменяет каскад конституционных по значению актов. А во Франции демагогический голлистский конституционный остов периодически приходится оснащать новыми Органическими законами. Другое дело, в XVIII веке "широкая дискуссия" перед принятием главных либеральных актов – это многолетняя история теоретизирования в масонско-аристократической среде. Но ведь иной общественности в ни Британии, ни в её североамериканских колониях, ни во Франции просто не было.

Поэтому значительно интереснее со стороны "Открытой России" было бы запустить несколько публичных споров по нескольким основополагающим принципам гипотетического конституционного проекта.

Например, о федерализме, о президентской или парламентской системе. Или о целесообразности сохранения раздельного существования Верховных и Конституционных судов (как это сложилось в континентальной системе права), или их объединения в единую высшую судебную палату (как у англосаксов, где речи быть не может о саботировании общесудебной системой решений по конституционным вопросам), или формирование отдельного высшего правозащитного по сути суда, как в Израиле, где БАГАЦ (Высший суд справедливости) частично воспроизвел функции Сангедрина, уравновешивающего произвол эллинизированных монархов.

Иначе получится как с ельцинским конституционным проектом лета-осени 1993 года. Хорошо сбалансированный правовой компромисс, который сперва устроил все политические элиты (утешительным призом для отныне обречённых на вечно-оппозиционное существования "левых" парламентских фракция" было создание необходимости для власти разнообразных видов её подкупа) остановил гражданскую конфронтацию, но ныне вызывает почти всеобщее отторжение.

Собираемые ныне высококвалифицированные эксперты старательно прописывают два важнейших для них раздела – баланс властей и права и свободы. Но тут думать то особо не надо – переводишь на русский самую подробно-скрупулёзную и правозащитную конституцию в мире – из ЮАР, в качестве гаджетов навешиваешь гарантии этнокультурных меньшинств из нынешней испанской – и готово. Пальчики оближешь!

И куда важнее составить проект закона о выборах в Учредительное собрание. Но и тут далеко ходить не надо – есть отличная основа – положение 1917 года о выборах во Всероссийское Учредительное собрание. Интегрировать его с разработками многострадального "Голоса" насчёт Избирательного кодекса и хоть через месяц выборы в учредилку объявляй.

Чтобы понять, в чём засада, надо вспомнить о главной причине провала ельцинской конституции. Она разрабатывалась в стране ещё неостывшей революции, где было полным-полно независимого гражданского общества, свободных СМИ и очень важна была общественная репутация. Она была написана "на вырост" новорожденных демократических институтов. Но действовать ей пришлось преимущественно именно после их исчезновения… Поэтому её нарочитый англосаксонский лаконизм стремительно был превращён в нормативные лакуны, открывшие дорогу актам, полностью выхолостившим её дух…

Самая взрывоопасная область, это, конечно, федерализм. Советский, обвинённый Путиным в развале Союза, мог существовать только пока был декоративным – соединением фольклорных заповедников.

Поскольку в Российской Федерации единой политической нации так и не возникло, и она – почти ко всеобщему восторгу – осталось империей [о, это кисло-сладкое слово "империя"!], точнее, "русским рейхом" (без обид – этот термин по сути означает почти-однонациональную империю), то демократизация естественно приведёт к её конфедерализации. Конституционное безумие, когда полупустые русские области, финансово-политически абсолютно бесправные, гордо носят административные полномочия германских земель, было сочинено, чтобы уравновесить притязания бывших российских автономий. Почти также поступил Порошенко, когда поднял уровень полномочий местного самоуправления до того уровня, на который могли разумного претендовать мятежные "федералисты". Надо ещё понимать, что вся суть путинско-кудринской бюджетной реформы (и главное следствие политического поражения группы Лужкова-Шаймиева-Николаева в 2000 году) – это необходимость для богатых торгово-сырьевых регионов делиться доходами с бедными индустриальными, сглаживание межрегиональной социальной дифференциации.

Очень важная, "вкусная" и любимая для обсуждения тема – это парламентская или президентская республика. Но тут надо понимать уже социологически, даже социокультурологически – какое политическое будущее для страны закладываешь на десятилетия. В президентской республике, вроде США роль верхней палаты парламента – Сената, куда важней, чем роли парламентов в таких эталонах парламентаризма как Британия, Франция и ФРГ. Но такое положение стабильно только в условиях регулярного маятникого перехода власти от одной главной партии к другой. И характерной особенностью такой системы является почти неизбежная утрата переизбранным президентом поддержки большинства в Конгрессе, превращение его в поистине "хромую утку".

Но "маятниковая стабильность" смены партий (или устойчивых мозаичных коалиций) – при сильном президенте или премьере – возможна только, если общество утвердилось в своей базовой социокультурной модели и требуется только ей периодическая корректировка путём реформ (починки).

Но совершенно иное дело, если социум переживает реформацию (трансформацию, перестройку), а именно радикально меняет свои базовые принципы. Обычно это происходит при попытках разрыва с традиционализмом (феодализмом) или с псевдотрадиционализмом (тоталитаризмом). Тогда объективно образуется не два, а четыре политико-идеологических полюса – условно партии: "быстро вперёд", "медленно вперёд", "давайте передохнём" и "лучше вернуться".

Если в политической системе трансформируемого социума нет системы политического принуждения ("фокусирования демократии"), то при скрупулёзно соблюдаемых принципах "сдержек-противовесов" мы получаем перманентную дезорганизацию исполнительной власти, как это было с Третьей республикой во Франции и Второй республикой в Италии. В этих условиях, защищаясь от распада, государство маргинализирует партийный парламентаризм – либо фактически сосредотачивая всю реальную власть в руках корпуса профессиональных бюрократов, либо содействует появлению теневого, надпартийного кланово-коррупционного "правительства", помыкающего министрами и фракциями. Поэтому закладывая усиление фракционно-партийного влияния в политической системе, законодатели могут спровоцировать совершенно противоположное – переворот или возникновение массового антипарламентаристского движения с демагогом-автократом во главе. Если же всё-таки удастся избежать крайностей, необходимо будет понимать, что при спокойном "режиме партий" олигархическая стадия демократии будет длиться десятилетиями, очень медленно и очень трудно становясь демократией гражданского общества.

И что ускорить прохождение этой "олигархической фазы" могут только три фактора:

1) жёсткое внешнее давление в пользу расширения и укрепления демократии;

2) контроль над политикой со стороны продемократической оккупирующей державы или временного высшего коллегиального продемократического революционного органа;

3) наличие мощной и достаточно радикальной оппозиционной политической силы, объективно выступающей с прогуманистических и продемократических позиций.